Витторио явился почти тотчас же. Распахивая перед ним дверь, Балестрини подумал, что Де Леонибус и впрямь здорово растолстел за эти несколько дней, что замещает начальство. «От власти у меня растет пузо», — шутил сам Витторио, когда Якопетти или кто другой говорил ему, что он толстеет. Войдя, Де Леонибус подозрительно осмотрелся вокруг.

— Ну, в чем дело?

Достаточно было двух слов и одного жеста — сказать, что именно похитили, и указать на шкаф. Де Леонибус плюхнулся на единственный свободный стул и наморщил нос.

— Подумать только, еще к суток не прошло, как я заверил нового генерального прокурора, что у нас все в ажуре. Я сказал, что мы полностью контролируем положение и от наших глаз ничего не укроется.

— Теперь посоветуй, что мне делать.

— Все, что угодно, только не поднимай шума. Ты ведь знаешь — нельзя допустить, чтобы об этом пронюхали газетчики.

— Витторио, тут речь идет не о том, чтобы не уронить честь мундира в глазах печати или широкой публики. Уж если грабят Банк Италии, то почему не могут обчистить и мой фанерный шкафчик?

— Пока поручим расследование судебной полиции. А как ты думаешь, когда это могло…

— Еще вчера утром шкаф был целехонек.

— Так. Значит, прошло чуть больше суток…

Балестрини не мешал Витторио строить гипотезы и выслушивал его заверения, с нетерпением ожидая, когда же он наконец уйдет. Но если бы не постучали в дверь, Витторио проторчал бы у Балестрини еще неизвестно сколько, хотя только что утверждал, будто сильно занят.

Может, лучше было обратиться в судебную полицию, а не в следственный отдел карабинеров? С этим вопросом Балестрини проснулся сегодня утром. Сомнение преследовало его неотвязно, целый день отравляло существование. А что, собственно говоря, он имеет против карабинеров? Эту мысль, мучившую его, он наконец прогнал, но осталось неприятное предчувствие, что от лейтенанта Стеллы, увы, не так-то легко отделаться и придется еще не раз увидеть его небритую рожу.

— Я не рано?

— Заходите, — пригласил Балестрини лейтенанта, указывая на стул.

Де Дженнаро высказывался о Джованни Стелле не слишком-то лестно. И Балестрини, в общем, был разочарован тем, что полковник Винья, помянув громкими словами офицера, павшего при исполнении служебного долга, и торжественно заверив, что их отдел, сплотившись, как один человек, сделает все возможное и невозможное для торжества правосудия, в конце концов прислал этого зеленого лейтенантика. Слушая Балестрини, Стелла всегда согласно кивал, даже когда потом из его слов явствовало, что он придерживается совсем другого мнения.

— Прежде всего я поручаю вам это маленькое расследование и, само собой разумеется, прошу держать его в строгом секрете, — сказал ему Балестрини, рассказав о взломе шкафа. Его удивило, что Стелла не стал расспрашивать, хотя бы коротко, об обстоятельствах происшедшего: кто приходил, кто дежурил, в какое время и тому подобное. Но со своей стороны Балестрини не стал сообщать ему никаких сведений — раз лейтенант, видимо, собирается разузнать все сам, пусть так и поступает.

— Меньше чем через час мне надо быть в «Реджина Чёли», чтобы допросить в числе прочих «клиентов» одного типа, который проходит по этому делу. Это колбасник, шурин того самого Гуидо Паскуалетти… но если бы вы поехали со мной, то мы смогли бы поговорить в машине.

— Конечно.

— А сейчас я жду сестру Паскуалетти, которая сказала, что хочет меня увидеть. Ей уже пора бы быть здесь… сколько на ваших?

— Десять минут одиннадцатого.

— Выпьем пока кофе?

У кофеварки почти никого не было, но потом подошел человек, которого Балестрини меньше всего хотел видеть. С мягким упреком во взоре к нему, улыбаясь, приближался Чентанни.

— Привет!

— А, здравствуй. Слушай, мне в самом деле неудобно… — начал Балестрини, ожидая, что тот придет ему на помощь. Но Чентанни молчал, продолжая улыбаться.

— Обещаю, что сегодня же поговорю с женой и завтра утром сам зайду к тебе…

— У меня судебное заседание.

— Значит, приду в зал суда, — пообещал Балестрини, и соглашение вроде бы было достигнуто. Лейтенант же во время этого короткого разговора церемонно улыбался, всем видом показывая, что все это его совершенно не касается.

— Мы еще не решили, когда мне брать отпуск, — поспешно объяснил Балестрини, бросая в урну пустой бумажный стаканчик. — Кстати, лейтенант, не знаю, достаточно ли близко вы были знакомы с Де Дженнаро и в курсе ли того… я хотел спросить полковника, но у меня совсем вылетело из головы…

— Слушаю вас.

— Был ли кто-нибудь у Де Дженнаро? Я хочу сказать, какие-нибудь родственники. Я слышал, осталась мать…

Стелла кивнул, но ему помешала ответить проходившая мимо группа адвокатов. Один из них, давний знакомый Балестрини, хлопнув его по плечу, спросил:

— Ну, как идет процесс Буонафортуны?

— Завтра произношу обвинительную речь.

— Ах, уже? Не забудь передать привет жене.

— Чао!

— Мы ей, естественно, уже сообщили, — произнес лейтенант, продолжая прерванный разговор.

— Да, конечно… А где… где она живет?

— В Остии.

Балестрини с трудом сдержал улыбку. В Остии? Вот тебе и Лазурный берег! Вот тебе и фантастические слухи о богатстве семьи Де Дженнаро!

— Послушайте, мне бы хотелось поговорить с этой синьорой. Вы потом дайте мне номер ее телефона…

— У нее нет телефона.

— Ну, тогда адрес.

— Обязательно.

Внезапно Балестрини подумал, что глупо вот так терять время в коридоре, когда только от него самого зависит пораньше начать допросы в «Реджина Чёли». Если не будет никаких непредвиденных задержек, тогда он успеет домой к обеду почти вовремя.

— Винченти! — громко позвал Балестрини, и дежурный курьер, скреплявший листочки бумаги, делая из них подобие блокнота, встал из-за стола и подошел к нему.

— Винченти, если меня будет спрашивать женщина, передай ей, что я ждал ее и буду у себя во второй половине дня… Ну, скажем, в четыре-полпятого. Если же она не может прийти, пусть позвонит.

— Слушаюсь, доктор.

Балестрини, улыбаясь, с любопытством уставился на курьера. На изрезанной глубокими морщинами физиономии виднелись — хотя это и было маловероятно — следы слез.

— В чем дело?

Винченти извлек платок и изобразил на лице комическое смирение.

— Аллергия. Почти ничего не вижу.

— А отчего она у тебя?

— От безденежья, доктор Балестрини. Это самый худший из всех видов аллергии.

Едва с губ судьи, дожидавшегося лифта, сошла улыбка, как стук женских каблучков заставил его с надеждой обернуться. Но приближавшаяся изящная женщина никак не могла быть Розанной Паскуалетти. Ему показалось, что это та самая девица, которая просила разрешить встречу в тюрьме с парнем, сделавшим ей ребенка. Балестрини прищурился, пытаясь разглядеть, не вырос ли у нее живот, но тут с мягким шорохом перед ним раскрылись двери лифта.

— После вас, доктор, — сказал лейтенант Стелла.

И в тот самый миг, когда створка автоматической двери уже скрывала от него приятное зрелище — стройный стан девушки без малейших следов беременности, Балестрини вдруг осенило. Он неожиданно нашел ответ на вопрос, который неотступно преследовал его с самого утра. Он взглянул на лейтенанта так, что тот, наверно, испугался.

— В чем дело? — донесся до Балестрини словно издалека вопрос лейтенанта Стеллы.

Судья не ответил. Неужели все настолько просто? Он понимал: надо притворяться, нельзя подавать вида, что он догадался. Балестрини был уверен: теперь он знает, почему из его архива украли эти чертовы магнитофонные ленты. Да потому, что среди записанных голосов был именно тот, который имел в виду Де Дженнаро, когда говорил Грэйс Демпстер, что помощник прокурора «знает этот голос»! И голос этот не мог принадлежать никому другому, кроме того, кого называли «лейтенантом» — единственного заслуживающего внимания телефонного собеседника Гуидо Паскуалетти.

— Прошу вас, доктор, — пробормотал Джованни Стелла — они уже несколько секунд стояли перед раскрытыми створками лифта; Балестрини, вздрогнув, очнулся от своих мыслей.