Дверной замок щелкнул, едва мы отвернулись от дома.

– Не самый теплый прием, – пробормотал Бернс, направляясь к машине. – А вот художественная коллекция у нее стоящая. В холле – Бранкузи, возле окна – Генри Мур[7].

– Вот уж не думала, что ты – любитель искусства! – удивилась я.

– У нас в Шотландии, знаете ли, тоже есть галереи. – Полицейский искоса взглянул на меня. – Эти вещицы стоят хороших денег.

Мы ехали на восток, в район куда менее богатый. «Прада» и «Гуччи» уступали место «Оазису» и «Мисс Селфридж». Стрэнд заполнили толпы гуляющих. Девушки липли к витринам «Топ-шоп», разглядывая выставленные там бикини, но сорить деньгами никто особенно не спешил – люди с пакетами и сумками попадались нечасто.

– Надо сходить на тот обед в клубе «Альбион», – сказала я. – Хочу посмотреть, как Грешэм проводил свободное время – я с этим миром знакома не очень хорошо.

Бернс кивнул:

– Займусь.

– Что поделывал наш терапевт, когда его отец попал под поезд?

– А ты становишься полицейским, Элис. – Дон коротко хохотнул. – Был у себя в кабинете, коллеги его видели.

– Грешэм точно расслаблялся не дома. Ты проверил его электронную почту и телефон?

– С ними работают ребята из техотдела.

Когда Бернс подвез меня к больнице, на часах было около одиннадцати. Кабинет, как обычно, дохнул в лицо спертым воздухом. Не успела я стащить куртку, как ко мне один за другим пожаловали три жертвы депрессии. У двоих состояние быстро улучшалось, но третий пациент упорно отказывался принимать медикаменты, считая, что лекарства не лучшим образом воздействуют на его мозг. Минут двадцать я слушала его излияния, после чего тревожные звоночки зазвенели уже в моей голове. В конце сеанса я еще раз попросила посетителя пересмотреть свое решение, но он в ответ вытаращился на меня с таким ужасом, словно получил совет пойти и купить дозу кокаина.

Выйдя из кабинета, я решила, что вариант с лифтом не подходит. Действие болеутоляющих уже заканчивалось, и меня никак не прельщало стоять в кабине, где со всех сторон давят люди. Кондиционер поддерживал в здании относительную прохладу, так что я легко спустилась по лестнице, преодолев все двадцать четыре пролета, но снаружи температура подбиралась, должно быть, к сорока. Над парковочной площадкой висело, подрагивая, дымчатое марево, здания на противоположной стороне улицы колыхались, словно мираж.

Квартира ожидала меня с распахнутой настежь дверью. Я остановилась на пороге и позвала Уилла – никто не ответил. Присмотревшись, я обнаружила, что дверь в целости и сохранности – по крайней мере, замок воры открыли без взлома. Я заставила себя пройти по комнатам – все было на месте, никто ничего не вынес. Пульс почти успокоился. Войдя в кухню, я вспомнила: Уилл говорил, что собирается пойти на встречу «Анонимных наркоманов». Ушел, а дверь закрыть позабыл – заходи кто хочет, уноси что нравится! Я закрыла глаза и попыталась представить, как брат сидит в группе, повторяя незамысловатое заклинание: «Меня зовут Уилл, и я – наркоман». Картина почему-то не складывалась, и когда я открыла глаза, то увидела его «Фольксваген» на моем парковочном месте. Старенький микроавтобус только что не рассыпа́лся, но брат по-прежнему считал его своим убежищем и упрямо отказывался продавать. Оставалось только ждать, пока развалюху увезут городские власти.

Уилл вернулся домой, когда я уже пообедала и настраивалась прочитать ему лекцию о домашней безопасности. Но слушать нотации он был, похоже, не готов. В руке брат держал какой-то листок, и рот его растянулся в широкой улыбке. Не обращая на меня внимания, он проковылял мимо, прямиком в свою комнату, и я подумала, что с выговором можно и подождать. Часом позже он уже мурлыкал что-то под нос, довольный, как ребенок, нашедший новую игрушку. Оранжевый листок валялся на столике в прихожей, вместе с ключами. Бумажка оказалась пропуском на музыкальный фестиваль «Грейт эскейп». На обратной стороне – нацарапанный второпях номер телефона. Неведомо чей. Я почему-то представила хиппи, млеющих в наркотической дреме на брайтонском пляже – все труды последних недель уходят в сладкий дымок за один только уик-энд. Моим первым порывом было порвать билетик на клочки, но я заставила себя положить его на место.

Вернувшись в гостиную, я увидела на столе стопку отчетов и только тогда вспомнила, что забыла отправить Лоррейн Бразертон копию лицензии. Не знаю почему, но это открытие меня взбодрило. Интересно, какой бывает ее реакция, когда кто-то выходит за определенные ему рамки? Может быть, шокированная дерзостью, она даже предстанет передо мной без своей мантии невидимости.

К утру вторника о таком понятии, как «конфиденциальность», пришлось забыть. Кондиционер по-прежнему не работал, и закрыть дверь я не могла из опасения, что кто-то из пациентов может потерять сознание из-за нехватки кислорода. Я попыталась сосредоточиться на своих заметках, но тут в дверь постучали – на пороге стоял Даррен. По спине у меня побежали мурашки. Не знаю, почему этот человек так сильно меня нервировал. Дело было даже не в том, что Даррен ударил меня, во всем его поведении, в каждом жесте ощущалась непредсказуемость – казалось, он может взорваться в любую секунду. Переминаясь с ноги на ногу, гость, однако, избегал смотреть мне в глаза. Волосы у него начали отрастать, и короткая, в несколько миллиметров, черная щетина уже размывала контуры черепа. Моя рука сползла к тревожной кнопке под столом.

– Ты опоздал на два дня. Доктор Чадха ждал тебя во вторник.

– Мне вас надо повидать, – проворчал Даррен. – Поблагодарить за то, что не донесли. Я ваш должник.

– Долг за тобой один – перестань махать кулаками.

Парень посмотрел на меня каким-то странным, пристальным взглядом.

– А вы ведь не такая, как другие.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы мне доброе дело сделали. Я за такими приглядываю.

Даррен больше не улыбался. Он снова разволновался, стал беззвучно открывать и закрывать рот, как будто потерял вдруг дар речи. Мой палец уже лег на кнопку, но тут пациент пересек комнату. Я поднялась, готовясь держать оборону, и время снова переключилось в замедленный режим. Я успела в деталях рассмотреть растянувшуюся у Даррена на шее паутину-татуировку. Меня едва не обожгло, когда его пальцы коснулись моей руки. Наши лица оказались так близко, что я видела резкую грань между его зрачками и темными радужками.

– Тебя больше никто не обидит, – прошептал Даррен. – Обещаю.

Он исчез так же быстро, как и появился. Поджилки у меня еще тряслись, но от него самого остались только запах паники и нестираной одежды. По-моему, он хотел помощи в чем-то, но не сумел о ней попросить. Следующий шаг – получить от него согласие на диагностический сеанс. Я впечатала его имя в поисковую строку и пробежала глазами карту: Даррен Кэмпбелл, двадцать лет, безработный. В возрасте девяти лет, после смерти матери, отправлен в католический приют. Личность отца не установлена. Провел год в Фелтеме[8] – за нападение на кого-то возле паба. Жертва пролежала несколько недель в коме, но Даррен не выказал ни капли сочувствия и утверждал, что пострадавший изнасиловал какую-то девушку и получил по заслугам. Взгляд скользнул ниже. Домашний адрес был указан такой: ИМКА-сити[9]. То есть никакого постоянного места жительства. Я знала это здание на Фэнн-стрит, возле станции метро «Барбикан». Невыразительная бетонная коробка с маленькими окнами, и ни одного деревца вокруг. Представить там что-то цветущее было невозможно. Я выключила компьютер и посмотрела в окно. Неудивительно, что парень такой возбужденный. Прошлое убедило его в том, что наилучший способ разобраться с несправедливостью – пустить в ход кулаки. И в этом я его понимала. Глядя на страдания Уилла, мне тоже часто хотелось в отчаянии колотить в стену.