Естественно, Кортес был против инквизиции. И не потому, что не принимал ее целей, – все-таки он был верующим христианином, – а потому что не мог примириться с ее методами и служителями. Позднее, когда произойдет конфликт с вице-королем Мендосой, одной из главных причин разногласий будет учреждение представителем испанского монарха трибунала инквизиции. Пока у власти стоял Кортес, Мексика не знала инквизиции.
Но принимал ли Кортес принципы монархической системы, олицетворенной Карлом V? Эрнандо несомненно чувствовал себя ближе к comuneros и францисканцам Саламанки, чем к этому «европейскому» императору, слабому представителю династии, ни в коей мере не воплощавшей в себе испанский дух. Не стоит превращать Кортеса в политического мыслителя или убежденного антимонархиста, но из его писем ясно видно, что вызывало в нем раздражение: его, солдата с передовой, выводили из себя бюрократия и засилье придворных шаркунов. Для него власть обретала законность в доблести и справедливости, способности правителей устроить жизнь общества в мирное время. Салонные маркизы, завистливые придворные, калифы на час и пустоголовые резонеры ничего не стоили в его глазах, поскольку все они принадлежали к призрачному миру власти, а он, Кортес, держал в своих руках власть реальную.
Дистанция, которую Кортес соблюдал в отношении своей родины, происходила еще и от сознания обратного характера зависимости. В отличие от островов, остававшихся всего лишь крохотными клочками суши, Мексика размерами намного превосходила Испанию. Даже в рамках территории, контролировавшейся ацтеками, Новая Испания по площади и плотности населения в три раза превосходила Кастилию и Арагон вместе взятые. Если принять в расчет всю территорию Центральной Америки, включая ареал майя, то это соотношение составит уже четыре к одному. Неизбежно вставал вопрос: имела ли Испания силы и возможность поглотить страну большую, чем она сама? Надо признать, что все действующие лица тогдашней политической сцены оказались в ситуации столь же неудобной, сколь и неожиданной. Ответ не был очевиден, и в том, что чаша весов перевесит в пользу Испании, еще были все основания сомневаться.
В 1524 году никто не знал, чем закончится это столкновение (поскольку столкновение интересов все же имело место). Мексика была намного богаче Испании. Земли Центральной Америки таили в своих недрах золото, серебро и медь. Географическое положение Новой Испании с перемежающимися разными климатическими поясами позволяло выращивать все известные культуры. Тропические растения поднимались до тысячи ста пятидесяти метров над уровнем моря, а культуры умеренных широт превосходно чувствовали себя на высотах от тысячи ста до двух тысяч трехсот метров. Бескрайние пространства как нельзя лучше подходили для разведения скота, вывезенного из Европы. В Мексике было все, а Испания, не знавшая помидоров, фасоли и маиса, нередко голодала. Если Мексика сохранила бы свое население, разве нуждалась бы она в Испании? Кастилия установила контроль над Санто-Доминго и Кубой исключительно потому, что вырезала все коренное население и колонисты попали в зависимость от испанских поставок. Но в случае с Центральной Америкой все обстояло иначе.
К тому же было Южное море, которое тогда еще не называлось Тихим океаном, но которое уже бороздили испанские корабли. Надо помнить, что в тот момент, когда Кортес отдавал приказ уничтожить корабли в Веракрусе, Магеллан, португалец на испанской службе, выходил из Севильи в свое кругосветное плавание. Он погиб в апреле 1521 года на острове Зебу, на Филиппинах, когда Кортес осаждал Мехико, и его помощник Себастьян Элькано завершил первое в мире кругосветное плавание 6 сентября 1522 года, в то время как Кортес готовился принять титул губернатора Новой Испании.[167] Южное море стало реальностью, и 15 мая 1522 года Кортес лично известил Карла V о своем намерении исследовать его с мексиканского побережья.[168] С выходом к Тихому океану сообщение Новой Испании с Испанией через Атлантику утратило свое былое значение. Можно ли упрекать Кортеса в том, что Севилья стала казаться ему такой далекой?
Отчуждение было вызвано также и неприятием исключительно финансовой заинтересованности Испании в своих колониях, а Карл V порой вел себя как обыкновенный сборщик налогов. Если спокойно проанализировать эту ситуацию, то испанский монарх оказывается не на высоте. Обратимся к фактам.
В конце 1523 года или в начале 1524-го Кортес получил от короля письмо с рядом указаний.[169] Хотя датировано оно было 26 июня 1523 года, документ не спешили отправлять, понимая, что он произведет эффект разорвавшейся бомбы. Если отбросить в сторону традиционные призывы к христианизации индейцев и бюрократические рекомендации, способные вызвать лишь усмешку (как, например, советы о наилучших местах для устройства портов), королевские инструкции противоречили всей политике Кортеса в Новой Испании, требуя расовой сегрегации, запрета смешанных браков, свободы передвижения испанцев на землях индейцев, разрешения торговли и обмена – другими словами, права обирать туземцев. Индейцам грозило повторение кубинского сценария!
Король резко осудил энкомьенды и потребовал от Кортеса упразднить поместья. Некоторые увидели в этом жест гуманизма и великодушия, но они поспешили. Карл V выступал не против самого принципа поместья-энкомьенды, его не устраивало то, что губернатор самолично раздавал энкомьенды; король сам хотел получить индейцев в свою личную собственность, которую можно было бы обменять на звонкую монету. То, что он запрещал Кортесу, он делал сам. Чуть позже он отдаст Венесуэлу на откуп Вельзерам в уплату своего долга этим финансистам, давшим денег на его избирательную кампанию. Страна был подвергнута тотальному разорению. Признаемся откровенно: судьба индейцев Карла V не волновала, золото Индий – вот о чем были его мечты. Король очень ясно выразил свою позицию в письме от 26 июня. Он нашел «справедливым и разумным, дабы уроженцы земель этих, сиречь индейцы, служили нам и платили нам дань, которую должны нам, поскольку они суть подданные наши и наши вассалы».[170] В заключение король добавил, что желал бы знать «о других путях получения ренты с вышеуказанной земли, будь то соляные копи, шахты, луга или иные угодья».
Король требовал обратного тому, о чем мечтал Кортес. Эрнан считал, что за исключением королевской квинты все богатства должны остаться в Мексике. Он намеревался создать эндогенную модель, при которой все средства вкладываются в местную экономику, в противоположность модели колониальной эксплуатации, предложенной Карлом V. Как мог Кортес найти взаимопонимание с королем, пожираемым алчностью?
В начале 1524 года в Веракрусе высадились четыре «королевских чиновника», назначенные Карлом V. Пусть их титул не вводит вас в заблуждение, это были обычные откупщики. Первый, Алонсо де Эстрада, который, по слухам, был незаконорожденный сын Фердинанда Католика, являлся tesorero – казначеем; второй, Родриго де Альборнос, был contador– счетовод; должность третьего, Гонсало де Салазара, называлась factor – комиссионер; и последний в четверке, Пералминдес Чиринос, был veedor – инспектор. Но все эти мудреные названия имели только одну цель: взять под контроль Кортеса, чтобы ни одна крупица золота не утаилась от королевской казны. У Кортеса тогда, несомненно, были еще все полномочия, но Испания уже начинала об этом жалеть и пыталась установить границы, по крайней мере в том, что касалось финансов. Золото, одно только золото и ничего, кроме золота…
Отправляя своих инспекторов, Карл V написал из Вальядолида губернатору Новой Испании – без обиняков: «Вам следует знать о больших расходах, что нам приходится терпеть со времени нашего избрания императором и особенно с того момента, когда мы надели корону… Значительные суммы были затрачены на войну, что мы ведем с королем Франции… В этой связи мы требуем, чтобы вы, как только получите сей приказ, послали мне все, что в силах собрать из принадлежащего нам по праву нашей квинты и других сборов или из вашей доли или из того, что можно взять у других лиц. Вы должны приложить все силы, чтобы послать нам столько золота, сколько можно будет собрать. Знайте, что тем окажете нам самую ценную услугу».[171] Как будто ацтеки должны оплачивать манию величия заморского государя, живущего не по средствам!
