Вспышка возмущения не заставила себя ждать. Депутаты, проголосовавшие за налог, пережили тяжелые моменты. Началось восстание. Водворяя порядок, войска Карла V открыли огонь в Медине-дель-Кампо. Возмущение испанцев дошло до предела. В сентябре вожди восстания встретились в Тордесильясе. Здесь были представлены тринадцать городов: Сеговия и Толедо, где зародилось движение; Вальядолид, фактическая столица, восставшая 29 августа и изгнавшая из своих стен непопулярного регента-фламандца; Бургос, Авила, Сория, Леон, Самора, Topo, Куэнка, Гвадалахара, Мадрид и конечно же Саламанка.

Крупный университетский город сыграл немалую роль в том брожении, охватившем Кастилию с самого прибытия Карла из Гента. Там группа интеллектуалов, руководимая францисканскими, доминиканскими и августинскими монахами, взялась разработать политическую доктрину, особенностью которой было сочетание революционного с традиционным. Избрание на трон Кастилии короля-чужестранца – к тому же вечно отсутствующего – некоторым образом лишило монархию ее законности и обоснованности: этот абстрактный король, не реальный и не испанский, уже сам по себе доказывал, что без него можно обойтись. Группа из Саламанки предлагала Испании политическую структуру, которая была подсказана итальянской моделью: города-республики управляются самостоятельно, оставаясь внутри единой общностью, представленной королем, который не имеет реальной власти, но становится символом единства страны и ее испанского духа. Законность правил организации этих городов-государств происходила из обычных муниципальных уложений – fueros, – считавшихся гораздо более древними, чем законы монархии, и принципов кастильского кодекса «Siete Partidas», составленного в XIII веке. Этими идеями и был пропитан изданный в Саламанке в феврале 1520 года pregon de las comindades – подобие хартии, которая объединила на кортесах в Сантьяго-де-Компостела противников короля Карла.

«Король есть наш наемник» – так без обиняков выразились кастильские депутаты на кортесах в Вальядолиде еще за два года до описываемых событий. Повстанцы из Тордесилтяса, comuneros, не желали более иметь своим королем того, кто не считает себя обязанным по отношению к своим подданным, того, кто не исполняет неписаный договор с народом. Они выступали не столько против чужеземного короля, не столько против налога, сколько против всей монархической системы в ее абсолютистской форме. Восстание объединило республиканцев, опередивших время лет на двести пятьдесят, и националистов, не находивших себя в этой европейской германо-римско-испанской империи без столицы и без собственного лица.

Тепеака, октябрь 1520 года

В ста километрах к юго-востоку от Тласкалы в самом сердце высоких плато, образующих на горизонте бесконечную линию, лежал индейский город Тепейакак (Тепеака). Кортес выбрал это место, чтобы основать «надежный город на границе» (Segura-de-la-Frontera), откуда можно было контролировать страну тлаксальтеков и дорогу на Веракрус. Здесь в ничем не нарушаемой тишине он пишет одну бумагу за другой. После яростных битв конкистадору предстояло вести новые сражения, сменив меч на перо. Его врагами теперь были светские группировки, придворные и сам король. Он вел войну в переписке, словами, сила которых была ему известна. Подобное положение не страшило Эрнана. Он играл на двух досках: удерживал земли силой оружия и вел бумажную войну, сражаясь словом и делом.

Прежде всего он решил возобновить свое наступление на ацтеков. Несмотря на дух поражения, витавший после Ночи Печали, он ни на шаг не отступил от своих планов. Раз достичь цели он может только войной, что ж, будет война.

Кортес первым делом составил несколько документов сугубо юридического характера. Чтобы обеспечить себе будущее, он заставил множество свидетелей заверить утрату пятой части добычи, причитающейся королю в бою 30 июня.[126] Он также вынудил своих капитанов выступить против Веласкеса и Нарваеса, на которых возложил ответственность за беспорядки в Теночтитлане. Если бы не произошла высадка экспедиции кубинского аделантадо, не было бы ни резни на Токскатле, ни восстания индейцев.[127] Эрнан поставил все точки над i в споре о финансировании его собственной экспедиции, который возник из-за слуха, пущенного Веласкесом, что он снарядил Кортеса из личных средств. Это было, конечно, неправдой, поскольку Эрнан приобрел семь из всех участвовавших в походе кораблей и оплатил все запасы провианта.[128]

Кроме того, Карлу V было направлено коллективное письмо, подписанное всей командой конкистадора, в котором сообщалось, что только они от имени короля избрали Кортеса главнокомандующим и верховным судьей, поскольку он этого заслуживал и более прочих был способен служить интересам короны, а также потому, что «Веласкес чинил вред власти королевской, побуждая туземных людей к мятежу». Послание, под которым стояло пятьсот сорок четыре подписи, завершалось просьбой «ради надлежащего населения и умиротворения этих земель да будет угодно Их Величеству дать нам в капитаны и судебные исправники оного Эрнандо Кортеса».[129] К этому письму Кортес добавил личную почту к своему отцу Мартину, своему доверенному лицу – кузену Франсиско Нуньесу и многим знакомым при дворе и в кулуарах власти.

Кортес наконец нащупал верную дорогу: рассказ о своем предприятии с момента высадки в Веракрусе. Он выбрал смешанный литературный жанр. Официально это произведение в сорок тысяч слов именовалось реляцией и адресовалось лично Карлу V. Но стоит обратить внимание на то, что получатель на сей раз был только один – «могущественный и католический государь, непобедимый император». Королева Хуана, упоминавшаяся в письме из Веракруса, на сей раз даже не была названа. Кортес был хорошо информирован и обращался с властью с некоторой долей оппортунизма. Но вчитавшись, становится ясно, что свой рассказ Кортес писал не для одного короля. Призывая общество в свидетели, то есть пробуждая к своему завоеванию интерес публики, он препятствовал придворным и аферистам тайно строить свои козни. Главнокомандующий проявил себя как писатель, сочетая лирику и сухое изложение фактов, используя неожиданные повороты интриги, волнуя неизведанностью открываемых им земель, описывая нравы и обычаи их жителей, умея поставить «я» так, чтобы не свести все к своей личности. Послание Кортеса от 30 октября из Тепеаки так и не смогли квалифицировать, называя безразлично «письмом» (carta) или «донесением», что, впрочем, вполне обоснованно, поскольку конкистадор и здесь сказал новое слово, предвосхитив появление жанра «открытого письма»: он делал достоянием общественности вопрос о власти, ранее являвшийся прерогативой ограниченного круга приближенных к государю. Кортес не мог удержаться от мысли о публикации. Как и предполагалось, его вторая реляция из Тепеаки была напечатана в Севилье[130] в 1522 году, выведя типографии за университетские рамки и превратив их в современное информационное средство устрашающей силы.

Вторая реляция содержала в себе весьма убедительный политический аргумент. Кортес объявлял императору, что собирается окрестить свои завоевания «Новой Испанией». «Мне показалось, что наилучшим именем для этой земли будет Новая Испания моря-океана. Так назвал я эту землю от имени Вашего Величества и смиренно прошу принять и благословить его».[131] За этой незначительной на сегодняшний взгляд деталью скрывалось очень многое. В 1520 году Испания была еще не более чем концепцией, идеей единства и однородности старинных территорий, составлявших королевства Кастилии и Арагона. Эта политическая концепция опережала реальное положение вещей, поскольку в начале XVI века Испания была еще далека от единого государства. Применив термин «Новая Испания», Кортес одновременно продемонстрировал передовой образ мысли и определенное тактическое чутье: с одной стороны, он помогал Карлу V насаждать идею великой, сильной и единой и неделимой Испании; с другой – в зародыше пресекал все возможные поползновения к разделу его завоеваний, которые не заставили бы себя ждать, если бы аппетиты не были удержаны твердой рукой единой власти. Он оказал политическую поддержку императору, признав существование Испании свершившимся фактом и гарантировал себя от растаскивания приобретенных мексиканских владений. Его семантический «путч» увенчался успехом: к концу конкисты Испания станет реальностью, а Мексика никогда не будет разделена!