Я долго молчала, пытаясь уложить эмоции, переварить услышанное, потому что ситуация была явно не ординарной. Собраться с мыслями не получалось.

- А что сложнее принять: то, что у твоей сестры садомазохистские отклонения или же то, что она настолько одинока?

Надя тоже долго не говорила. Шла, глядя под ноги.

- Наверное, второй вариант, - наконец прошептала она, не поднимая взгляда. - Мне страшно за её будущее. Я готова смириться с озабоченностью, но представить, что она цепляется за человека, который её избивает, лишь для того, чтоб не чувствовать себя одной - что тут скажешь?

До остановки мы дошли молча. Я понимала, что мои слова вряд ли были способны чем-то помочь. Да и не ради поддержки затевался разговор. Здесь подсказку могло дать только время. Время и сама Даша. Надя знала это, и думаю, той же ночью решилась на беседу с сестрой. Хотя...кто знает. В любом случае она не вышла в следующую смену, а Татьяна заявила, что этот человек уволился по собственному желанию. Что там было дальше в истории Нади, я на тот момент не знала. Жуткая ситуация. Я долго думала об этом, долго пыталась понять суть, но пришла к тому, что не существовало в этой ситуации сути. Существовало подобие семьи, существовало одиночество, существовала психическая травма. Какая - этого мне никогда не узнать, но хотелось поговорить с этой Дашей. О чём она молчала? О чём молчат все эти юные девушки, которых избивают такие вот возлюбленные?

17 глава

Испытательный недельный срок от Татьяны я всё-таки выдержала, меня не уволили. И того я держалась на плаву уже более десяти смен. Не скажу, что привыкла, что стала чувствовать себя среди людей более раскрепощённой, нет. Да и физически было тяжело находиться по пятнадцать часов в день на ногах, болели спина, руки. В выходные дни я читала книги, практически не выходя из дома. Питалась бутербродами из хлеба и масла, яйцами. Изредка жарила картошку с луком. За тот период жизни заметно похудела - джинсы болтались на тазовых костях, щёки впали, тощие руки удавалось спрятать за широкими футболками. О маме, о Кирилле старалась не думать. Впала в какой-то духовный застой. Совершенно ничего не чувствовала, ко всему рождалось тупое, бессмысленное безразличие. Как с ним бороться, не знала, да и нужно ли было? Стоило дать волю чувствам, как тут же расклеюсь - это я понимала. Пару раз звонил Кирилл, спрашивал, почему не прихожу в гости, признавался, что скучает. На вопрос: "Как дела дома?" отвечал с радостью: "Всё хорошо. Папа с мамой не ругаются". Этого мне было достаточно, чтоб быть за него спокойной. О большем я не мечтала, поэтому вопросы из разряда: "Спрашивает ли мама обо мне?" или "Не хочет ли мама, чтоб я вернулась?" ни разу не осмелилась задать. Если в их семье настал мир, то незачем тормошить его. Незачем вмешиваться. Я осталась в стороне.

Может, не так уж и плоха была моя новая жизнь - я никому не мешала, мне никто не мешал. Лишь вернувшиеся ночные кошмары по-прежнему не давали спать крепким, беспробудным восьмичасовым сном, оттого я старалась ложиться как можно позднее, вставать как можно раньше, отчего мало высыпалась. Это тоже здорово сказывалось и на внешнем виде, и на моей рабочей заторможенности, но Татьяна смирилась и если и запугивала увольнением, то чаще всего оттого, что я была неразговорчива или холодна с клиентами. А как быть тёплой с людьми, смотрящими на тебя, как на грязь?

Как-то возвращаясь ночью после смены домой, столкнулась с ситуацией, от которой у чувствительного человека волосы встали б дыбом. В двенадцать - час ночи провинциальные города вымирают. Улицы пустеют, машин не видно, ни тебе компаний у подъездов, ни занятых лавочек в парке. Народ собирается разве что у пивных заведений, кинотеатров, клубов, баров - чаще всего это так называемая элита города. Мажористые мальчики-студенты, приехавшие "потусить" со стильными, дорого одетыми девочками. Но плюс у этой категории имелся - они казались безобидными. По крайней мере среди такого цветника вряд ли кто-то обратил бы внимание на проходившую мимо меня, поэтому я не опасалась приставаний, подкатов и всего подобного. Единственный страх опасности внушал общажный подъезд. Вот там частенько зависали то алкаши, то группы матерившихся подростков, то малолетние обжимающиеся парочки.

Той ночью, о которой рассказываю, войдя за двери подъезда, я сразу уловила странное шуршание на верхнем этаже. Сначала подумала выйти, переждать на площадке возле дома, но спать хотелось дико, поэтому осторожно стала подниматься. На лестнице между вторым и третьем этажами стало слышно, как кто-то громкими шагами набегу понёсся вниз. Тело сковало холодом, но, увидев пятнадцати-четырнадцатилетнего подростка, прикрывавшего спортивной олимпийкой лицо, я с облегчением выдохнула, уступив проход. Поднялась на этаж, огляделась по сторонам. На лестнице, ведущей выше, лежала пёстрая кошка. Лежала в неестественной позе: на боку, мордочка запрокинута назад. Меня снова затрясло. Поднявшись ближе и сообразив, что к чему, ощутила, как стало мутить. Задняя часть кошки от конца спины, ниже хвоста плюс лапки были покрыты голой кожей, вокруг - кровь, на стене - брызги белой, склизкой жидкости. В горле застрял ком.

В панике не зная, что делать, я быстро сбежала к двери, открыла замок, ещё один, вошла в комнату, бросила сумку в угол, стянула с кровати покрывало, снова выскочила в подъезд. Удивительно, но кошка дышала. Дышала и даже чуть приоткрыла глаза. Наверно, она была не прочь встретить в тот момент смерть. Умереть в этом запахе крови и спермы малолетнего ублюдка, но она выжила. И тут во мне прорвало то, что держалось закупоренным на протяжении предыдущих недель. Хотелось кричать, выть от боли, хотелось догнать этого сопляка, разбить ему лицо, разбить голову, хотелось раствориться в воздухе, ничего не чувствовать, ничего не знать. Не понимать. Дрожащими руками я приподняла кошку, уложила её на покрывало, завернула и, крепко держа у груди, забрала к себе. Что делать? Как помочь? Понятно, что бедолага испытывала болевой шок и, конечно, её сразу нужно было везти в больницу, но ветлечебница работала не круглосуточно, поэтому до утра я ничего не могла сделать. Она дышала, но я опасалась, что восемь часов ей не продержаться. Никакого обезболевающего у меня не было. Максимум, чем я могла в те минуты помочь - обеспечить кошку спокойствием. Всё. Остальное зависело от природы, от организма, от времени. С огромным желанием разреветься я молча вытирала влажной тряпкой кровь. Киска не двигалась, а через час - полтора уснула. Дыхание стало более размеренным, не таким прерывистым, не таким тяжёлым. Я дала себе слово, что если она выживет, никогда не пройду мимо бездомного животного. Мимо больного животного.

За ночь не удалось сомкнуть глаз. Читала сидя на кровати Харуки Мураками, выпила несколько бокалов кофе, посмотрела в тысячный раз "Норвежский лес", периодически поглаживая бедолагу, проверяя, дышит ли она. Не знаю, что нам помогло, но всё обошлось. К шести часам утра Бусинка (как я её после назвала за большие изумрудные глаза) проснулась. Слабость не отпускала, но она стала потихоньку двигаться. Медленно вылезла из-под покрывала, поджав под себя лапы, устроилась на другом от меня крае кровати. На радостях порывшись в полупустом холодильнике, я нашла остатки питьевого вишнёвого йогурта, две сосиски, которые стремительно нарезала и на плоской тарелке положила перед кошкой. Понюхав, она съела два - три кусочка, к йогурту не притронулась. Я была счастлива. Самое страшное осталось позади. Хотелось верить, что со временем она забудет о случившемся, что к ней вернётся спокойствие, доверие к людям. Хотя никто из нас этого не заслуживает. Никто. Человек низок, считая своё положение в мире выше положения животного. Кто это сказал? Кто позволил нам думать, что не мы находимся под опекой природы, а природа под нашей зависимостью? Кто позволил думать, что природа обделила животных душой? Она есть, и она чиста, а мы то и дело плюём в неё.