Вниз, однако, пока никто не глядел. Это сделал, осмелился, Гебхардт Шванк - Пикси задумался и следил за самым легким из облаков. Шут взглянул вправо - очень осторожно - вверх по оврагу: там виднелась некая зеленовато - буро серая куча, пласты, густо осыпанные белым порошком. Внизу, прямо по линии взора, вроде бы спал на боку обнаженный человек, и тело его казалось оплывшим, теряющим форму. А влево, где овраг расширялся и откуда пахло куда плотнее - тек тоненький пенистый ручеек того же серо-зеленого цвета.
- Злые силы! Куда течет весь этот гной? Ведь река же рядом!
- О, все попадает не в реку, - продолжал, чуть улыбаясь, Филипп, - По крайней мере, так считается. Падаль не выбрасывают сюда во время половодий, да и не проехать. Гной стекает в большое болото, опускается там на дно и преображается.
- Зачем ты это говоришь? - разозлился Пиктор; голос-то звучал зло, а вот уши он испуганно прижал, - Как будто бы готовишь нас - но к чему? К черным обрядам? Мол, не бойтесь, все это вполне естественно...
- Да нет... Я хотел говорить о теле и плоти. Один врач Храма читал восточную рукопись, думал... И решил, что тело - это живое мясо, боль и всякие границы и неудобства. А во то, что он называет плотью, уходит в беспредельное, в опыт экстаза - нам этого полностью не понять, мы храним целомудрие. Плоть бесконечно самоуглубляется, способна к покою и блаженству. Он считал, что плоть - это жизненный стиль: как ты дышишь, ходишь, ешь, какие чувства и мысли для тебя привычнее. Я подумал - если мы управляем потому, что лишены важнейшего, то созерцание тела, лишенного плоти, поможет нам понять, чего хочет демон. Мы видим только изуродованные формы, остатки обличий - и тогда, как цельное время и похоть, пред лицом богини может проявиться и представление о том, чего она от нас хочет.
- У этой суки, - поджал бледные губы Пиктор, - Нет ничего своего, и она все это в нас пробуждает?
- Да. Заставляя переживать утрату.
- Хоть что-то в ней полезное!
- Не в ней - в природе человека.
- Хорошо. Ты все сказал? Можно возвращаться?
- Нет, не все. Ты, Пиктор, вчера говорил, что демон украла облик богини. Шванк, позавчера - что управляют благодаря тому, чего у тебя нет. Я, еще раньше, думал о потребности в трансформации, о превращении демона в бога. Я не сказал самого главного. Слушайте.
- Сказывай!
- В мае одна старая паломница ушла к Сердцу Мира. Все было прекрасно - бог ей нужен был для того, чтобы любить его и заботиться о нем. В лесу она упала с осла и разбила голову; умирая, сказала только, что черная змея раскрыла пасть и поглотила все, что у нее внутри. Зеленые рыцари ее не заметили вообще, а мы так и не знаем, говорила ли старушка о своей душе - или же про обретенного бога. Если про бога, то демон начала пожирать самих богов. Теперь я почти уверен в этом.
Гебхардт Шванк схватил жреца за грудки и как следует встряхнул; этого ему показалось мало, и он приложил жертву головою о плетень - раз, два, три...
- Так почему ты этого раньше не говорил? Ко мне привязался бог - подавай ему роман! Потом привязался еще и епископ! Послал неизвестно куда и неизвестно зачем! Надоело!!! Я больше месяца сижу как на иголках - не пишется, да зачем это богу надо да при чем тут события в Храме - а вот они при чем! Должен был сказать, должен! А у меня готов только краткий черновик, да и то не весь. Да как ты посмел!
Филипп только прикрыл побледневшие кулаки шута ладонями.
- Не сказал... Я молчу, если не уверен, как и все мы. Пиктор промолчал тоже. Но теперь сказал, верно?
Шванк кое-как отцепился от противника:
- Так значит, роман и демон связаны. Бог, наверное, расследует, что случилось с его собратом, а я должен был помочь. То-то я уже сколько дней не пишу, прежде видел иные видения - а он обо мне совсем позабыл, не беспокоит... Ну, если он еще раз мне встретится, я с ним поговорю!
- Как со мной сейчас?
- Вот-вот!
- Теперь уходим? - Пиктор спросил безучастно.
Но именно в момент вопроса поднялся из оврага вихрь, сделал круг и принес с собою тяжелый и сытный запах свежей падали, жужжание трупных мух. Так сильны были эти миазмы, что небо на миг стало серым - а тучка там держалась только одна, белая, что твой ягненочек - прояснилось, и стало видно ясно: и холмы, ограждающие реку, и стену леса за спиною, и дно оврага. Там, у лежащего тела, сейчас суетилась фигурка в накидке с капюшоном, похожая на мягкую грушу.
- Так вот она, паломница, - протянул Шванк, - Она, оказывается, не умерла...
Все встали и осторожно спустились на шаг. Плетень теперь был решеткою, как те, что отделяют цирковых животных от глупых зевак, и зеваки зашли за нее.
- Вы здесь, мальчики, - приветливо сказала фигурка голосом то ли старика, то ли старухи, - А я знала, что вы меня навестите...
Лица она не оборачивала, рук из рукавов не вынимала. А в ногах у нее валялось не тело - труп: кто-то зарезал женщину, оставил широкую рану от пупка до поясницы, и лежала она теперь этой раною вниз. Подогнула колени, вытянула руки вдоль боков. вниз ладонями.
- Словно бы спит, верно? Да вот только мухи ее пьют и едят, да тело само себя переваривает. Я это для вас...
- Погодите-ка, - Пиктор ухватил обоих за локти, - Эту женщину не сбросили с воза. Ее убили прямо тут.
- Почему?
- Смотрите: свежих следов от воза нет, а был сильный дождь, так? Так. Потом: если б ее сбросили, то упала бы она, раскинув руки и ноги, лежала бы неестественно, да? Да. И рана - если б ее убили не здесь, то не натекла бы эта лужа...
- Умница, умница, мышонок! Так и есть. Спускайтесь, что-то скажу. Но надо вам на нее посмотреть как следует.
Оскальзываясь, спустились до второго плетня и замерли.
- Пока хватит. Смотрите.
- Для чего? - грубо спросил Филипп, разрывая купол власти, вставший над ними.
- Для чего? Ты объяснял разницу тела и плоти, умный? Ты. Смотри теперь. Вот тело. Что вы чувствуете, глядя на него?
- Покой, - ответил Филипп.
- Облегчение? - удивился Шванк.
- Печаль, - прохрипел Пиктор.
- Ух ты! Смотри-ка ты! Ни ужаса, ни отвращения! И не лгут, я слышу.
- Отвращение, - Пиктор потерял последнее терпение, - У меня вызываешь ты.
- Да ты-то меня и не рассмотрел! А уже отвращение.
- Тебе хотелось объясниться? - напомнил Филипп карликовой фигурке. Существо сильно уступало в росте и Шванку, и Пиктору.
- Смотрите. Я оставляю тело здесь - это тело. Вы же - плоть. Вы смотрите на ее тело и понимаете: оно менее ценно, но куда более... (серьезно? значительно? заслуживает уважения? непреходяше? - в известных им языках точного соответствия этому слову не было).
Тогда все трое послушно уставились на труп. В созерцании трупа, если ты не врач, нет никакой глубины - вот тело, а вот я, и нет между вами связи. Созерцание трупа затягивает и уничтожает время...
- Ой, что-то я замешкалась да заболталась с вами! А пришла-то я по делу - мне нужна всего-навсего рука славы, чтобы бросить ее в пламя да прорицать по движеньям горящих пальцев. Только вот какую мне выбрать? Свеженькую - будет корчиться, будет показывать пальцами, делать знаки начнет... Или посуше - пусть ярче горит. Посоветуйте, мальчики!
Толстушка/толстячок обернулась наконец. В левой руке она держала древний серп с каменными вкладышами, а одежда ее выглядела не тканой, а чем-то вроде сухого листа, естественной оболочки семени или куколки. Но вот лицо - белое, словно бы слепленное из глины или теста наподобие грубой погребальной маски, оно было совершенно плоским - при том, что нос, рот и глаза пребывали на своих местах. Отвратительно, но обычного зазора между краем капюшона, лбом, щеками и челюстью не было: кто-то слепил эту личину прямо в капюшоне, и она, сырая, там была, как пресное тесто в посудине.
- Ну что, мальчики? Я выбираю! - тварь опустила серп под правое запястье трупа.
