...

- Ты к чему это?

- Понимаешь, я вспомнил про птиц. Их интонации нам непонятны, даже то, что кричат вороны. Мы думаем, они над нами издеваются - а они просто предупреждают друг друга, что идет человек. Мы, наверное, понимаем только сороку - когда она тревожится, взлетает. И трещит на весь лес. У других птиц нет наших интонаций, не то, что у зверей...

- И что?

- Понимаешь? Нет? Ну вот. Мы вчера искали насекомых, а они от нас очень далеки. Они бездушные, как чудовища, как механизмы. Мы думаем, что она им близка. Так, может быть, и птицам тоже? Есть же бог, Царь Птиц?

- А-а. Теперь понял. И что?

- Ты сможешь петь и как птица, и как человек?

- Подожди. Дай подумать.

Гебхардт Шванк остановился, закинул голову и стоял так, перекатываясь то с пятки на носок, то с левой стопы на правую. Уголки рта одрябли опустились, он смотрел прямо в небо, но, пожалуй, не видел его. А Пикси ждал, как послушная черная собачка.

Мы слышим, луни громко пищат. Их писк печален - чувствуем мы. Садовые птицы, городские птицы, какие же они шумные! Чви-чви, синь-тинь, и так наперебой, целыми часами. А вот прямо сейчас где-то очень далеко низко вьются, охотятся черные стрижи, и их не слышно - значит, там все-таки дует ветер. Если представить, если вспомнить, они визжат с металлическим лязгом, словно хорошие пилы... Смогу? Нечто подобное наверняка смогу.

- Хорошо, Пиктор. Сделаю. На, неси бурдюк!

Филипп полулежал, откинувшись на стену, по-прежнему, с покрытым лицом.

- Дай-ка посмотрю. Так, глаза совсем красные. Вот сейчас я сделаю тебе по-настоящему больно.

- За...чем?

- Боль должна стекать вниз, а не собираться в голове.

Целитель отрубил (с ножами рабы не расстаются никогда, носят их тайно, под одеждой) твердый тоненький сучок и сунул конец в огонь. Строили храм, видимо, из сосны; кончик скоро принял пламя, а Пиктор сдул огонь; остался розовый очень горячий уголек на палочке.

- Положи руки ладонями вниз и отставь большие пальцы.

- Так?

- Да!

Раб невероятно быстро ткнул направо, налево, выбросил ненужную палочку в очаг.

- Теперь все. Боль потечет вниз и выйдет через ожоги.

Шванк смотрел и чувствовал, будто бы одни лишь его глаза парят над полом на высоте обычного роста. Филипп оставил руки на коленях, и на каждой между большим и указательным пальцами было по белому волдырю в красном нимбе. Пиктор делал в сторонке что-то еще, а Шванк все смотрел. Он думал, что волдыри лопнут, а боль окажется какого-то особенного цвета, золотого или черного, и вытечет, но ничего этого, конечно, не произошло. Волдыри так и остались волдырями.

А Филипп осторожно освободил голову, но глаз так полностью и не раскрыл.

- Спасибо, Пиктор! Легче. Мозги уже не пляшут. Поторопитесь же!

Пиктор хихикал и довольно потирал ручки.

- Правда, Пикси! У меня голос сейчас обратно скует.

- Тогда начинай.

Крик цапли, мой крик. Сначала она словно бы раскашливается, глубоко, гортанно, или тявкает.

- Ккха! Кгха! Кгхой! Кгхоой!

Большая, белая цапля должна взлететь...

- Кххя! Кххя! Кхиййяяяааааааа!

Филипп зажал уши ладонью и справочником и моментально выскочил за дверь. Заметил это один Пиктор. Он бесшумно прикрыл дверь, поставил арфу и тронул струну.

- Кххя! Кххя! Кхиййяяяааааааа!

Цапля летит. Я нахожусь где-то в глубокой воде, и меня поджидает бескрылая стрекоза. Вот она, справа. Я знаю, где она, и теперь опасность идет на убыль. Мне не нужно видеть ее, иначе хищница бросится. Я должен заставить ее следить, приковать ее внимание, и не более, но гадкая тварь ленива... А вот плывет длинный звук и второй за ним, а потом еще и еще. Серебряные, водяные - поют, не звенят. Летучая мышь гонит рябь по воде, и черная тварь может увидеть... Но может и отвлечься рябью. Мышь не должна останавливаться, пусть издает свои звуки.

Свет синеет. Это приходят сумерки? Низко летают луни с супругами. Я слышу, пищат они то ли жалобно, то ли тревожно. Я - лунь. Я пронзительно пискнул, потому что я здесь. Чтобы меня расслышали.

Вот я в розовом саду моих предков, наслаждаюсь пением соловья. Я думаю, он поет о любви. А вот и я сам, царь-соловей - это я говорю сопернику: сад этот мой, я никуда не уйду, я искусный певец, мое дыхание сильнее твоего. Звенел золотыми богач в изумрудном плаще, и петь ему было не надо, за него пело золото...

Свет желтоватый, припахивает сальным дымом. Значит, это уже город. Чви-цви, синь-тинь. Трясогузки бранятся - могут начать с рассветом и продолжать весь день. Три семейные пары делят чей-то маленький сад. И другие орут, кто как может. Все они шумят куда больше людей, и хорошо, что мы не чувствуем их. Иначе не смогли бы пропускать столько страстной чепухи мимо ушей. Как же скучно! Боги, как скучно!

Синица завела свое бесконечное синь-тинь, синь-тинь...

А потом бескрылая стрекоза вдруг выстрелила своею маскою, ухватила головастика, и все исчезло, как не бывало вовсе. Что, если я погибну - сейчас или сегодня? Был ли я?

Гебхардт Шванк выдохнул, подпрыгнул на месте, прорвал невидимое зеркало, вынырнул и покинул воды этого разума.

- Ох! Ну и бред! Я будто бы и не жил вовсе, потому что я уже умер.

- Я чувствую это уже третий день. Правда, мы словно бы стерлись?

- Понял. Я понял! Пикси, убирай арфу, доставай флейту.

- Что? Что ты понял? - как в лихорадке, отозвался Филипп. Судя по голосу, он лежал под алтарною стеной.

- Она показала себя!

- Сейчас приду!

- Не надо. Услышишь и так. Пиктор, готов?

- Да.

- О, уныние!

Дитя скуки и ужаса,

Боль небытия.

Я исчезаю,

Тени мои выцветают,

Но остается тупая надежная боль.

Ты оглушаешь ярость -

Как колотушкой глушат быков.

Ты растворяешь страх -

Как нечистая вода

Поглощает едкую соль.

Все проходит,

Боль исчерпает себя,

Онемеет душа,

Я забуду о теле.

Ибо я - странник,

Сухой листок,

Мул без копыт...

Оказывается, пришел Филипп и сидел, перегораживая вход, и смотрел - уже мог смотреть! - на богиню, сильно нахмурясь, вцепившись прищуренным взором. Ладоней от ушей он не отнимал, пока не закончили - а как именно, забылось - мастер Пиктор и певчий Шванк. Шванк помнил, что ему вдруг очень захотелось поговорить обыкновенным человеческим голосом о чем-нибудь повседневном, например, о головной боли Филиппа, а потом лечь и заснуть.

Потом он предложил выйти на волю - тут, дескать, слишком шумно. Сам вышел, и остальные, делать нечего, потянулись за ним. Шванк долго потягивался и глядел в бледное небо, а свита была за его спиной. Филипп, мутно глядя отечными глазами, сел у стены, под нависающий край дерна, и втянул свою книжку в рукав. Пикси выглядел растерянным - словно бы не знал, сесть ему или остаться стоять. Филипп хлопнул рядом с собой, и музыкант послушно опустился рядом, слева.

Шванк провернулся на одной ноге и стал лицом к остальным, перекатываясь с пятки на носок, а задранное лицо его качалось, как огромный бледный цветок.

- Эй, друг! - Пикси хлопнул в ладоши, и Филипп стиснул веки, словно в ужасе, - Не стой, как деревенский дурень при виде голой бабы, а? Верни-ись!

Сел и Шванк, но глаза его были пока пусты.

- Я хотел сказать, - голос Филиппа звучал слишком глухо, - Мы охотимся на демона.

- Почему?

- Вот, смотрите, - Филипп показал черную книжку, - Это повседневный справочник для жрецов. Тут перечислены малоизвестные, чуждые, любящие тайну боги, а также демоны. Сначала перечислены их атрибуты. Потом - божественные функции и чудесные свойства. Если известно, то говорится и о местах, где они себя проявили. А самое интересное - в конце. Книга вся состоит из отсылок. Если идти по ним правильно, то можно добраться до имени нужного божества. Это как игра. Под каждым именем есть изображение, если это бог.