Все разошлись. Старались держаться песка, не наткнуться на змею. Одуванчики указали - путник уже не на берегу, а в лугах, на матерой суше. Одуванчики, львиные головки - где яично-желтые, где седые, а местами и облысевшие...

Гебхардт Шванк заметил широкую норку. Шире золотой монеты, но уже блюдца для подношений. Это воронка, а в глубине ее - черный лаз. Шут подождал; когда, по его мнению, ожидание чересчур затянулось, он сорвал стебелек и ткнул его в лаз. Показались челюсти, для маленького существа огромные. И чуть ветвистые. А за ними - противное бурое тельце-мешок. Тельце ушло в норку, а квадратная головка бешено закивала, выбрасывая песок. Шванк подозвал своих.

- Три - есть!

Снова ткнул стебельком. Челюсти послушно показались, неутомимо швыряя песчинки.

- Вот - настоящая мерзость! Это земляная вошь? Или клещ?

- Нет. Она тоже личинка. Я выкапывал их куколки, но сохранить не смог. Не знаю, в кого оно превращается. Сейчас кое-что покажу!

Филипп прочесал одуванчиковую поросль. Личинка спрятала челюсти, и казалось, что норка необитаема, давно обвалилась. Жрец вернулся и сбросил черного мелкого муравья почти на самый край воронки. Муравьишка стал выбираться и, само собою, постепенно сполз вниз. Песчинки посыпались, и одна провалилась в нору. Тогда опять показались челюсти и метнули крошечную горсть песка. Муравей засуетился и поехал по склону еще быстрее. Челюсти, как баллиста, сработали еще раз и еще. Муравей согнулся, выставил жало, его потоком песка уносило прямо в нору. Челюсти ухватили его сзади, сомкнулись и исчезли.

- Вот и все.

Филипп отряхнул руки, будто бы сам съел муравья.

- Теперь будет жрать, примерно как личинка плавунца. Это мы уже видели.

- О-оу!

Пиктор, с растопыренными ушами, вздел руки к облакам, возвел ореховые очи горе и балансировал, держась на одной ножке. Крутнулся, подобно огородному пугалу на ветру, опустил ногу, притопнул и начал неожиданные речи:

- Мы чуем препятствие? Наше внимание уходит, как вода в песок? Ей нужно, чтобы мы оказались бессильными, она это вбирает. Так воспользуемся же препятствием, сделаем его частью пути! Нам скучно, так?

- Так!

- Воспользуемся скукой, поиграем с нею!

- Как танцоры со своими быками!

- Говори же, мастер Пиктор!

- Я решил так: пусть этой твари скармливают по муравью. Но каждого следующего муравья надо приносить из нового муравейника.

- Я согласен. Муравьи - разумный священный народ, охраняют леса. Но, если мы возьмем кого-то одного, ум муравейника этого не заметит.

- Ой-е! Нет! - верещит Шванк, - Я этого не выдержу, не хватит моего терпения!

Шут торопливо вытряхнул то, что было в поясной сумочке.

- Вот обрывки красной пряжи, принесите их в жертву от меня, развесьте на деревьях, где построены муравейники. Вот сладкие крошки, скормите их муравьям. Но отпустите меня!

- Как, мастер Пиктор?

- Отпускаю тебя, мой поросеночек!

- Благодарю Вас, Ваше нетопырейшество!

- Нетопыри курносые, а я - нет!!!

- Я поищу еще кого-нибудь, более быстрого.

Гебхардт Шванк понесся к речке, голые пятки так и сверкали. Веревочных сандалий он упрямо не надевал, а свои деревянные башмаки сегодня решил оставить. По пути он сорвал рубашку, выскочил из штанов и побежал дальше, вертя своим тряпками и слева, и справа; казалось, что его приводят в движение колеса - белое и пестрое. Отбросив одежды на берегу, он побежал по воде, подымая целые пласты брызг - и как он умудрился сделать такое на мелководье? Потом остановился, нырнул у другого, высокого, берега. Вынырнул и уселся на подводную корягу. Запел что-то торжественное из мистерий - а видно было, что голову безобразного Орфея прибило к берегу, и она больше не плывет.

Жрец и раб любовались этим бегом. Поняв, что представление окончено, они подобрали пряжу (Филипп взял красную, Пиктор - остатки луково-желтой) и разошлись ловить муравьев.

А Гебхардт Шванк болтал ножками на своей коряге. Пальцы щекотали, покусывали рыбки, и он отметил это. Иногда сидящий соскальзывал в омуток и плескался там; иногда кувыркался, не поднимая брызг. Но плавать и здесь было совершенно невозможно. Тогда он прилег на другую корягу - это дерево упало в воду не так давно, уже оголилось, но еще не успело изломаться - и уполз почти на середину реки, к мелководью и зеленым заросли. Листья полощутся, зацепляются течением, а стебли остаются на месте. Там, в растительности, похожей на мох, пряталось существо, подобное бескрылой стрекозе, зеленоватое, глазастое и, по сравнению с личинкой жука, длинноногое. Охраняя ее от своей тени, от ряби дыхания, Шванк следил. Следило и существо - вероятно, оно сидело в засаде и охотилось на кого-то, кто приплывет снизу.

Долго-долго смотрел Шванк, но еще дольше могло покоиться насекомое. Никто не попадался ему, и оно, казалось, спало.

Тогда он вернулся на свою первую корягу и стал придумывать новое полезное развлечение. Берега начали отдавать дневное тепло, и рыбки, похоже, проголодались. Проголодались мухи. Ага! Шут стирал с лица зазевавшихся слепней и выбрасывал в воду. Поднимались только черные рты и схватывали угощение. Может быть, сейчас охотилось и бескрылое подобие стрекозы...

Когда тени удлинились, вконец замученные раб и жрец пришли купаться, согнали Шванка в воду и под локти вытащили на берег. Из зависти, только и всего.

- Она зажралась! Одиннадцать муравьев за пять часов! Пришлось брать по два муравья с муравейника.

- Здесь живет личинка стрекозы. А вам не покажу, так-то!

- Так чего же нужно личинке, чтобы стать насекомым?

- Надо подумать. Шванк, ты понесешь бурдюк. Мы устали.

Шут перекувырнул мешок с водой за спину.

- Что-то он слишком мокрый. И холодный. Капает!

- А это мы набрали новую воду в ручье. Ее можно пить просто так, не кипятить! Завтра покажем. Неси и не жалуйся. Сырости он боится, водяной. Погоди-ка, я прихвачу полыни! Филипп, сорви, будь добр, охапку пижмы, вон там!

- А зачем?

- Сыро. Комары налетят. Боюсь, принесут нам болотную лихорадку. Нам ведь ее не надо, так?

- А с травой-то что делать? Пить эту горечь?

- Будем понемногу подкладывать в огонь.

***

Следующим утром Филипп сел со стоном и прикрыл ладонью глаза. Свет кое-где мог пробиться сквозь щели меж кольями, не так-то много его и было, ослепит разве что сову... Остальные вышли по своим делам, вернулись и уселись на прежние, вчерашние, места. Рассвет подступал, а внутренность храма казалась почему-то зеленой, как вода, и такой же глубокой.

Жрец застонал и схватился за виски:

- Ох, голова-а!

Но выпрямился, закинул лицо и опустил отяжелевшие веки.

- Были ли сновидения?

- Да, - тут же ответил Шванк. - Но начни ты, я плохо припоминаю.

- Ладно, - Филипп медленно дышал открытым ртом, речь его смазывалась. Так бывает, когда тебя не слишком сильно ударят в зубы, - Я начинаю. Так вот, мой сон - это совершенная, идиотская комедия. Все было красным, синим и желтым, как бы в языках пламени. Потом мне приснилось, что у меня выросли рога. Сперва они проросли на лбу, как у козла, а потом от темени в стороны, бычьи, очень тяжелые. Я стал ждать. Тогда приехала колесница на огненных колесах, но без коней, вся из чеканного золота. Изображения на ней я позабыл. Из нее вылез варвар в алмазных доспехах, рыжий, как пламя, или горящий, и обвязал мне голову ремнем через лоб и затылок. Потом он сильно затянул ремень и остановил всю кровь в голове. А дальше он достал секиру с двумя лезвиями и стал рубить мои рога. Сначала оба правых, а потом левые. И в конце концов он распустил ремень. Тогда четырьмя потоками хлынула кровь, погасила пламена, и все исчезло.

- Ого! - зашевелился Пиктор, - Так это было видение? Но скажи, в чем его смысл?