Он заговорил речитативом на высоком старинном наречии жрецов, не отводя взгляда:
- Ты, обволакивающая! Все боги так, как и мы, заперты в пределах этого мира.
- И нет им исхода, - пропел Шванк, набирая голос.
- Исхода нет, - слабо вступил и Пиктор.
- Боги боятся, они уязвимы, и есть у них цитадель.
- От мира не защитить! - Шванк привычно сжал струны своего горла, и голос ушел высоко-высоко, в дымовое отверстие.
- Они уязвимы! - странно торжествовал Пикси.
- Только ты одна даешь учуять, будто бы есть нечто - или ничто - за глухой стеною жизненной суеты.
- Возможно ль такое? - это снова Шванк, нежнейше, тишайше.
- Нерушима стена, бесплодна надежда, - плакал Пиктор.
- Возлюбленные твои надеются покинуть лабиринт.
- Устоят ли перед тобою и миром, покинут ли? - тревожно вопросил Шванк, не совладав с голосом.
- О, надежда!
- Восстань же, ленивая, покинь свой трон! Ответь мне! - Филипп, возможный епископ, правил теперь.
Но сила львицына взора, притягивающая троих, вдруг исчезла, и наступила очень знакомая непроходимая скука.
- Хорошо же! - сказал Филипп, встал и быстренько отряхнул зад, - Пойдем же, осмотримся. Потом обустроимся - если ей нужны жизни, пусть посмотрит, как мы живем. О видениях подождем рассказывать, хорошо?
Пиктор решил прогуляться на лужок, Филипп ушел в лабиринт мелких сосенок, а Шванк отправился на кладбище.
Сначала был выстроен этот храмик, прежде его часто обновляли и укрепляли. В ногах покойника садят ель, и здесь, у границы, росли самые замшелые и старые. Шванк ступал на сплошной рыжий ковер, хвоя скользила и пружинила. Но, чудно - все ели стояли, ни одна не была повалена. Из хвои глядели овальные камни, каждый - величиною с небольшой кирпич. Камни глядели тысячей глаз кладбищенской земли. Шванк подходил, приседал, обметал камни - на самых ранних были вырезаны сложные знаки: вероятно, родовые или означающие забытые имена.
"О, ветерок! - подумал странник, - Поблизости есть вода, очень хорошо"
Он пошел на этот ветерок. Ельник становился моложе и реже, и хвою постепенно замещали травы, сначала очень короткие, потом - все выше и выше. Знаки на камнях сменились именами и цифрами. Некоторые могилы уже подмыла и потянула на себя река. Живая, текущая, она виднелась чуть впереди, а перед Шванком была только узкая старица. Он повернулся и ушел.
Почти одновременно с ним вернулись и остальные. Пиктор устало отчитался:
- С мулом все в порядке. Он ест. На лугу растут клевер и зверобой - пить будем.
- Да, - продолжил Шванк, - за кладбищем есть река. Даже в старице вода чистая.
Филипп завершил:
- В сосняке грибы, кольцами, но мелкие - созреют дня через два. Но! Там змеи, одну я видел, она от меня убежала, - он вошел и сбросил немного хвороста в очаг. Остальные встрепенулись и ушли за дровами. Всяких обломков и ветвей было много, и гости храма свалили найденное невдалеке от входа. Тем временем Филипп разжег очаг. Пламя требовалось невысокое, возможно, дымное. Но пока нужно было немного света и тепла, только и всего.
Очаг стал круглым центром креста. В глубине восседала богиня, а напротив, спиною к двери - Филипп, словно блокируя выход. Справа присел на пятках Шванк, слева обнимал тощие колени Пиктор. Выглядят они так. Львиная голова черной и груди ее сливаются с темнотою, и блеском темного железа отсвечивают голени и ладони, спокойно лежащие; Филипп подобен дорожному столбу, так прям - лишь голову чуть склонил, будто богиня слепит его. Тельце Шванка все еще напоминает грушу, он, щеголь, сменил ржавую одежду покаяния на старую белую рубашку, и обозначились вислые груди; лицом он более обычного напоминает свинью, а волосы его отросли в короткую косичку толщиною в веточку. Вот он сильно закрутил косичку на пальце, и она превратилась в совершенный поросячий хвостик. Пиктор протянул руки к огню, согревая, растопырил длинные пальцы и отогнул их как мог назад. Его глазки-орешки не принимают света, не блестят и тонул в складках век; уши прижаты, нос и рот тонки, незаметны, и сейчас он - вылитый черный нетопырь.
Так сидеть можно было бы сколь угодно долго, и поэтому Филипп встряхнулся и приказал:
- Разбираем вещи. Что у нас есть?
- Та-ак. Еда - пока не трогаем. Яблоки пусть лежат в корзине.
- А гусь? Яйца?
- Подвесим его у очага. Будем постепенно объедать. Яйца изжарим завтра.
Полоток приспособили на треножнике из трех тонких кольев, старом жертвенном приспособлении.
- Соль у каждого своя? Пусть будет так. Муки для подношения мертвым, я понял, нет?
- Ах, да! Куда девать голубей, они снаружи?
- Пусть там и остаются, слишком шумные.
- Покормить их...
Пиктор понес голубям овса, вернулся.
- Устали. Дремлют, едва их уговорил поесть.
- Угу. Что еще?
- А упряжь?
- Здесь, висит.
- О! У меня лютня и малая арфа!
Пикси подпрыгнул и развесил их на стене - кто-то предусмотрительно оставил на кольях стен удобные сучки.
- А у меня - бубен и флейта.
Оживленный, Шванк поднес бубен к огню.
- Это бубен севера - видите, рамка на ручке, без бубенцов. Его надо согревать, и он запоет.
Флейту жонглер пока из чехла не вынимал.
- А почему без бубенчиков? - спросил Пикси, - У шутов должны быть бубенчики!
- Они пришиваются на шапку.
- Этак мы можем плясать перед нею, воздевая руки ноги... Нам только систра не хватает!
- Тихо вы, комедианты! Нашли друг друга! Я вас расшевелил с умыслом, чтобы прекратить это дурное оцепенение. Теперь прошу вас, вспомните, что вам показала богиня!
Мысль не желала останавливаться там, где сказал Филипп - она хотела застыть и спрятаться, стать незаметной. Или убежать вперед - к примеру, в завтрашнее утро, когда можно будет приготовить яйца...
- Так. Кто-то закрывает нам уста и ум. Тогда приказываю - пока пусть видения будут с вами. Они повлияют на сновидения этой ночи, и тогда мы поговорим.
- Но, Филипп, - серьезно встревожился Пиктор, - разве можно спать в ее присутствии?
Тот вздохнул:
- Придется, если она не позволяет бодрствовать. Будем пред нею голенькими, как из материнской утробы. Что еще у нас?
- Всякие тряпки.
- Злые силы! Смотрите, уже совсем темно!
- Это я и имел в виду, Шванк, когда сказал про оцепенение. Спать, спать...
Гебхард Шванк плотно завернулся в свой синий плащ. Остальные воспользовались его покаянной одеждой и шутовским знаменем.
- Но все-таки как стеречь мула? Он там один...
- Да, я видел, что львица...
- Это завтра, Шванк. Ребята, здесь очень, очень спокойно, здесь безопасно. Нам нужно было тихое место - мы пришли сюда! Говорят, что духи кладбищ - злые, но эти просто ревнивы. Они не пропускают бездельников и терпеть не могут крупных хищников - на врагов духи нагоняют ужасы. Не волнуйся, Пикси, Вечерок справится, он придет, если будет опасно.
- А почему же его не слышно?
- Некоторые наши мулы рождаются немыми. Вечерок тоже немой, но он не глухой и не дурак. Ему надо опасаться только змей, а от них и мы защищаться толком не умеем. Спи, не пугайся понапрасну. Никто не тронет нашего мула...
Но все-таки ночью Шванк слышал: кто-то несколько раз вставал, выходил и возвращался.
***
В утренних сумерках, в сыром холодке, съели запрещенные яйца. Вечерок пришел поздороваться и вернулся завтракать к себе. Пикси решил проводить его и возвратился с цветущей веточкой зверобоя и крошечным листочком: эта кроха истекала желтым пачкающим соком.
- Вот. Зверобой придает крепость телу, а это чистотел, он очищает и мысли, и кишки.
Шванк повесил котелок над огнем, плеснул из бурдюка побольше. Пока закипала вода и напаривались травы, образовалось время, и Филипп решил его использовать.
