Первый заслон проехали. Пиктор подогнул к животу затекшие ноги и начал дико корчиться. Тут на него с ужасом, подобно ягнятам на бойне, воззрились три или четыре юноши в ремнях и кружевах, шагнули на дорогу. Пикси шумно испустил газы и вроде бы лишился чувств. Мальчики убрались обратно к обочине.
- Ой, быстрееееееее! Он умираааааает! - визжал Гебхардт Шванк; голуби забеспокоились, запрыгали, и ему показалось, будто он несет в решете воду.
- Пошел, Вечерок!
Филипп шлепнул мула по заднице и побежал.
Было еще несколько таких заслонов; женщины становились все старше и упитаннее, мальчики - моложе, их пастухи - пьянее. Тускнели одежды. Многие промокали накрашенные глазки - ах, как тяжело умирает несчастный жрец, какие ужасные грехи он искупает! Кто-то хихикал: небось, это был частый гость нечистой стороны, ханжа, хитрец и развратник. Так ему и надо.
Блудницы последней стоянки напоминали просто нищих бабушек с маленькими внуками и внучками. У них не было пастырей, старухи держали строй сами, а "внуки" вяло копались в пыли.
Чуть дальше за ними когда-то поставили межевой камень весьма подходящего вида - бородатая голова с фаллосом. Миновав его, Филипп вытер лоб, и недовольный мул цапнул его за рукав.
- Да скотина ты! - хлопнул он мула по лбу, а Пикси - по раздутому брюху; тот выпустил ветры снова, со скрипом и треском. - Воскресни, Пикси! Наглотался воздуха, шут...
- А убедительно - непроходимость кишок! Отлично, Пикси!
Шванк наконец-то смог вернуть на место голубей; успокаиваться эти взбалмошные твари не желали. Пикси легко соскочил в пыль.
- Смените меня кто-нибудь. Спина разболелась.
Шванк устроился на краю, кое-как уравновесив двуколку, принял возжи.
- Едем?
- Погоди. Мулу жарко, он злится.
В самом деле, вороной зверь чуть вспотел, и на спине его пьянствовали зеленые мухи. Пиктор смахнул насекомых и покрыл мула белым полотнищем.
Теперь Филипп шел слева, а Пиктор - справа.
- Так, - болтал водитель хора, - Так, так. Мы зачахнем с голоду. У нас есть - и это все - котелок, сумка овсянки нам и голубям, мешочек бобов, пучок сушеных трав, несколько дряблых свекол, с прошлого года не съеденных, а также бочонок кислой капусты, чтобы мы не загнулись от кровоизлияний и не лишились зубов при таком-то корме! Все это в самом большом мешке. Ага, яблоки! - он сунул руку в стружку и извлек, вертя, большой темно-красный плод; оно было не совсем круглым, казалось ограненным с низу, быть может, лепным. - Это не рабы накидали - они такое сами съедят. Это кто-то для нас спрятал! И еще мех с водой.
- Панкратий, наверное, - как-то безучастно произнес Филипп, - Пикси, ты меня убедил. К делу.
- Прелестно! Шванк, тут живут душевные тетушки.
- Насколько душевные?
- А вот сейчас и увидим.
За кольцом земель разврата простерлись птичники вперемешку с гусиными прудами, парники, огороды и компостные кучи. Эту местность, плоскую, как болотце, пересекали узенькие ручейки, и их отводили к огородам. Здесь воняло, а дорога из пыльной сделалась чуточку влажной. Куры и гуси паслись на свободе и довольно орали. Утки спали на воде.
Филипп отнял у Шванка ненужную плеть и стал стегать себя по шее и плечам, на вид болезненно.
- Ничего. На самом деле я отгоняю мух.
- Каемся громко. Ты, Шванк, тоже!
-О, мы бедные, несчастные грешники!
Тяжесть плоти угнетает нас,
Разложение крови, бурое,
Цвета наших одежд,
Ввергло нас в бесконечный позор!
В палящий срам!
Пожалейте нас, люди добрые!
Пожалейте, а мы за вас помолимся -
Чтобы не съела вас лихорадка
В этом болотистом месте,
Чтоб не покрыли вас язвы и струпья,
Как они покрывают нашу нечестивую плоть!
Две крестьянки, по виду мать и дочь, стояли у плетня. Увидев процессию, они отлучились в дом и принесли - закрытый кувшин, мешочек и узелок в тряпке, запачканной жиром. Мать сунула все это Пиктору и прошептала на ушко:
- Только беды и поветрие на нас не насылайте, бедные странники! Не будите болотный мор, прошу вас!
- Что Вы, хозяйка!
И Шванк запел таинственно, как виола:
- Да будет благословение этому дому!
Пусть все будут здоровы,
Пусть зреют ваши плоды,
Будет чиста вода.
Дочери и внучки этого дома
Да станут плодовитее их кур!
Внуки и сыновья -
Доблестнее их гусей!
Плодитесь и будьте здоровы!
Развернувшись, певец видел: крестьянки, все так же опираясь на плетень, машут кающимся платочками...
Тут дорога повернула, расширилась и снова стала пылить. У столба, помеченного четырьмя ликами по сторонам света, Шванк разобрал поклажу.
- Это яйца, штук шесть - в корзину. Кислое молоко. Выпьем сейчас?
- Ну да. Не тащить же его.
Выпили, сделав сначала возлияние Четвероликому. Никто уж не помнил ни имени его, ни истории, если она была - но у подножия идола со всех четырех сторон были вкопаны каменные плитки с углублениями, вроде блюдечек.
- А это - о боги! - это хлеб и гусиный полоток! В мешок их, быстро.
- Н-да, поселянки и не знали, чего только не едят жрецы.
- Так пожертвуем это столбу?
- Не кощунствуй, ушастый нетопырь!
...
- Филипп, - пригляделся Пиктор, - Мы едем на новое кладбище? Тогда налево.
- Нет, на старое.
Дорога к старому кладбищу давно заросла. Когда умирают и те, кто помнит покойных, кладбище закрывают, а пути к нему оставляют во владение духов места. Здешние вырастили сухой лужок с короткой травою, где змеям было бы неудобно. Мула тронули, он пошел вперед. Путники, на всякий случай обмотав ноги тряпками, пошли за ним.
- Лесистый холм у горизонта - упокоище епископов. Река - за ним. Нам нужен ближний ельник.
В этом ельнике, у самой его границы, стояло сооружение, сделанное очень древним способом - так когда-то хоронили покойников на земле, сберегая их от поглощения. Стены его выстроены из вертикальных кольев, крыша, то ли коническая, то ли двускатная, покрыта дерном и усыпана рыжей хвоей. Именно здесь ожидали смерти самые благочестивые. На лугу все трое то и дело начинали судорожно хихикать, а здесь - как будто их кто тряпками заткнул.
Внутри было только место для очага и алтарный камень. Из круглого отверстия над очагом лился серый свет.
Богиню вынули из корзины, обмахнули и поставили на алтарь. Мула распрягли и выпустили. Он отправился прямиком на лужок.
- Эй, Вечерок! - позвал Филипп. Мул вернулся к нему и топнул. Жрец вынул из рукава какой-то плоский кусочек, дал ему и потрепал по морде. Вечерок сжевал подношение, послушал, какой он умница, и ушел щипать травку.
***
Свита возвратилась к своей богине.
- О, смерть, приятельница всех шутов! - изрек Филипп, - Когда ты видишь всех нас, каждый чувствует, что взгляд твой направлен только на него, и он против воли стремится к тебе! Начнемте, друзья!
Филипп опустился у очага и сел на скрещенные ноги. Он направил взгляд в львиные глазки, напрягся и перестал моргать. Двое повторили его движение, не слишком точно: Шванк присел на пятки чуть справа, а Пикси сел на корточки слева, оперся о стену и плотно обнял колени. Но моргать перестали все.
Шванк чувствовал, что Филипп хочет сделать так, чтобы богиня встала. Жонглер не знал пока, что нужнее - поддерживать Филиппа или же соединиться с ним и мысленно заклинать богиню. Но богиня влекла, и сохранять связь с нею было куда проще. Последнее, что он заметил - Пикси сморгнул и отвел взгляд.
После этого Гебхардт Шванк непонятно как очутился на лужке. Вялые, тусклые тени серого дня были готовы выцвесть и исчезнуть. Спокойно пасся вороной мул, предвещая наступление ночи. И к нему, глупому, ползла черная львица, высоко задирая локти, и ее не было видно в низкой траве. Шванк взвизгнул, моргнул и снова оказался в хижине. Пикси, казалось, уснул, а Филипп все так же сидел столбом.
