Омер сказал:

— Я готов!

— Отлично! Подойди сюда. Потяни немного рукава и воротник. Так. Я произвожу тебя в офицеры Почетного Легиона. Не благодари! Всякий поступил бы так же на моем месте… Так как ты довольно высок, довольно тощ, нос у тебя красный, а вид лица полужелчный, полуалкоголический, — ты будешь моим военным атташе. Какой ты желаешь чин? Полковника? Ты несколько молод! Майора! Я буду тебе говорить: «Майор!» Ты будешь мне говорить: «Господин министр!» Понял? Можешь идти!

— Ламандэн! Твоя очередь!.. Да ведь этот сюртук сидит на тебе, как перчатка! Разве только чуть-чуть морщит под мышками, да видны воспоминания о колбасе в области живота. Впрочем, от тебя и не требуется военного изящества, как от твоего товарища. Некоторая тучность, известная расплывчатость тела и мыслей, некоторое как бы оползание мозга в седалище — все это к лицу видному чиновнику. Ибо ты возмужал в канцеляриях. Возраст и протекция привели тебя на высокий пост. Я буду тебя называть: «Дорогой директор!» Хорошо?

— Слушаю-с!

— Тебя я могу пожаловать только красной лентой. Мне очень жаль. Наденьте цилиндры! Хм! Вам бы лучше поменяться. В другом цилиндре Омер будет не так смешон. А ты, Мартэн, — мой личный секретарь. Я буду называть тебя то «Мартэн!», то «Дорогой Мартэн!», то «Дорогой друг!» Ты будешь отвечать «Господин министр!» еще раболепнее, чем эти господа.

Что же касается меня, то я, как видите, одет с мудрой небрежностью, и вид имею добродушно властный, как подобает первым слугам демократии. Вы служите к моему украшению. Свое могущество я ношу сам, но мой декорум носите вы, как лакей — пальто.

Тридцать восемь минут второго… Можно идти.

— Мы приближаемся! Мы приближаемся! Я чувствую запах казармы. Мой нос обнаруживает тошнотворную смесь пота, кожи и угольной смолы! Вберите в себя это дыхание! Вдохните эту мощную вонь! Не кажется ли вам, будто к вам доносится вздох сточной трубы зимой? Нет… Здесь меньше приторности, меньше томности, этот запах мужественнее… Тш! Мы пришли! Видите ворота, вон там, и два газовых фонаря? Остановимся. Мне нужно охватить событие во всем его объеме.

Они кругообразно распростерли вокруг себя свою душу. Она пощупала Амбер; она ущипнула Амбер; тот не шевельнулся.

Она узнала казарму, но еще не начала тереться о нее. Потом, вытаращив глаза, они посмотрели друг на друга.

Брудье был их великолепным средоточием. Со шляпы на бороду, с бороды на живот, с живота на ноги величие струилось по нему мелкими водопадами. Он являл собою целокупный идеал радикала-социалиста. Его глаза распространяли свет начального образования второй ступени. Его рот словно улыбался накрытому столу. Но посадка головы выражала первенство гражданской власти.

Омер, немного чопорный, с недовольной миной, с красным носом, с зеленоватым цветом лица — это скорее угадывалось, чем было видно, — с большим бантом на высоте левого соска, Омер, очевидно, существовал не для того, чтобы подавать министру советы малодушия.

У Ламандэна вид был не более успокоительный. Его полные щеки, его плотное сложение могли бы внушить доверие. Но беспокоил его нос, длинный, плоский, изогнутый, как нож для устриц.

В Мартэне угадывался маменькин сынок, довольно приятной наружности, но преждевременно отупевший: из безвредной породы грибов, растущих в приемных.

Брудье закурил папиросу. Шагая между Ламандэном и Омером, сопутствуемый Мартэном, он двинулся вперед:

— Часовой! Позовите мне караульного сержанта!

Часовой поспешно вскидывает ружье на плечо, подбегает к маленькой форточке и стучит:

— Сержант! Сержант! Идите скорее!

Слышны заглушенные ругательства. Кто-то выходит из караульни, открывает калитку в воротах.

При свете фонарей он видит двух господ в цилиндрах, с лентой Почетного Легиона, и между ними бородатого господина с папиросой, у которого вид не первого встречного. Он видит еще одного господина, который держится поодаль, с портфелем под мышкой.

Выпучив глаза, он берет под козырек и, словно впадая в каталепсию, вытягивается в струнку.

— Сержант! Пусть сейчас же пошлют за полковником и обоими батальонными командирами! Я буду ждать их здесь.

Сержант берет под козырек, кидается, влетает в караульню, орет приказания.

Караульня изрыгает всех своих солдат. Двое из них выходят за ворота, тупо смотрят на четырех штатских, мешкают секунду, потом берут под козырек и гимнастическим шагом исчезают во тьме, а остальные, протирая глаза, оправляя кепи, застегивая пояса, прилаживая лядунки, торопливо выстраиваются в два ряда.

Сержант вопит:

— Смирно!.. На плечо!.. Направо кругом!

Брудье вмешивается отрывистым голосом:

— Без шума! Без грохота! Я желаю полнейшей тишины. Пока не прибудет начальство, никого не будить, никто ни о чем не должен знать.

С этими словами Брудье входит в ворота, сопутствуемый своим эскортом.

Сержант бросается в караульную лачугу и выносит стулья:

— Спасибо! Мы походим по двору.

Двор освещался только двумя фонарями у ворот. Запах царил здесь сильнее, чем свет.

— Друзья мои, — сказал Брудье, когда они отошли подальше от караульни, — я наслаждаюсь, как кошка. Какое острое удовольствие! Вы видели этого сержанта? Болван! Я у них поплясал в свое время. Сладость мщения, приветствую тебя! А вы себе с достаточной отчетливостью представляете тех двух служивых, что скачут в темноте? Друзья мои, для нас варится полная миска радости!

Ночь тихо воняла.

— Посмотрите на эту толстую, дрыхнущую казарму! Ее сны накапливаются под ней, как нечистоты под коровой. У меня в руке бодило. Вот уж заскачет она!.. Сейчас, господа, наши приятели уже вышли из отеля; они крадутся вдоль улиц! Они идут сюда…

— Тише… ты кричишь!

— Нас никто не слышит… В крайнем случае, сержант подумает, что я недоволен; он перепачкается от страха.

Так они несколько раз прошлись взад и вперед. Вдруг возле караульни произошло какое-то движение, и послышались чьи-то шаги по гравию.

— Это полковник… или один из майоров, Мамбр или Пюсманж.

— Как?

— Одного батальонного командира зовут Мамбр, другого Пюсманж. Справьтесь в ежегоднике. Я тут ни при чем.

Человек был в десяти метрах от них. Он был при шпаге и в кепи; вокруг кепи что-то мерцало.

Брудье пошел навстречу. Человек остановился, взял под козырек и вытянулся.

— Господин министр…

Брудье толкнул Ламандэна под локоть.

— Господин министр, я поспешил явиться, как только узнал, что вы здесь… Вот именно… я не спал… я был на ногах… я бодрствовал… я занят разработкой вопросов баллистики…

— Майор Мамбр, если не ошибаюсь?

— Никак нет, госп…

— Майор Пюсманж в таком случае?

— Так точно, господин министр.

— Представления позвольте немного отложить.

Наступило молчание. Все чувствовали его неловкость, кроме Брудье, который, выпятив живот, запустив пальцы в бороду, вращал правительственные думы.

Опять возникло движение возле караульни, и послышались шаги по гравию.

Приход батальонного командира Мамбра был во многом сходен с приходом батальонного командира Пюсманжа. Но появления полковника пришлось ждать добрых пять минут. Вид у него был взволнованный и грузный.

— Господин министр… я смущен… я спешил… я чувствую себя чрезвычайно польщенным вашим посещением… все мы видим в нем доказательство высокой заботливости, которой… Позвольте мне…

Представления последовали в темноте.

— Майор Мамбр, господин министр, командир первого батальона… Майор Пюсманж, командир третьего.

— Я знаю этих господ… Я видел дела об их службе… Я знаю, как их высоко ценят… Позвольте и мне в свою очередь…

И Брудье назвал лиц своей свиты, каждого в отдельности:

— Г. главный директор Шамбо-Бюртэн… майор де Сен-Бри… Г. Мартэн, мой личный секретарь.

Ламандэн поклонился с двусмысленной улыбкой на губах: Омер, все угрюмее и угрюмее, еще больше выпрямился; Мартэн был неуклюже почтителен.