У него же в сосудах кровь течет, теплая, я точно знаю, а рассуждает по-рыбьи.

— Так я могу кратенько двадцать ближайших описать, а после них остальное уже легче пойдет.

— Хорошо. — он откинулся на подушки и прикрыл глаза.

— 1904 — война с Японией, которую мы бездарно проиграем, потеряв весь флот и десятки тысяч солдат. В 1905 — революция. Погибнет несколько тысяч человек, и это еще власть не сменится, а так, год попетушаться все. 1914 — начало первой мировой войны. С одной стороны Германия, Австро-Венгрия, Османы. С нашей — англичане, французы, мы, итальянцы, американцы. Минус двадцать миллионов человек убитыми за четыре года и еще десятки миллионов раненых. Между прочим, именно в эту войну начнут применять отравляющие вещества, противогаз от которых мы так своевременно изобрели. Исчезнут с лица Земли почти все известные Империи: и Австро-Венгерская, и Османская, и Германская. Наша тоже. 1917 — еще две революции, гражданская война, по некоторым оценкам общие потери начинаются от десяти миллионов россиян, а с учетом отсоединившейся Польши, Финляндии и кое-чего еще — можно смело говорить о пятидесяти миллионах утраченных граждан. А потом будет еще вторая мировая, но там потери куда страшнее и…

— Это невозможно.

— У Государя Императора родятся четыре дочери подряд, и лишь потом мальчик наследник. Ольга и Татьяна уже есть, остались Мария и Анастасия. Сейчас у нас девяносто седьмой, значит Мария Николаевна появится в девяносто девятом. Если это подтвердится, то тогда обсудим другие мои предположения.

— Договорились.

Не поверил.

Чуда не произошло.

То есть у Тюхтяева теперь на лице есть два глаза, но второй лишь слегка различает свет, тьму, цвета и силуэты. Все. Люська винила в этом бездарно упущенное время, переживала, а я застала пациента, крутящегося перед зеркалом. По-моему, доволен. Он еще не знал, что сестра решила реабилитировать свой провал исправлением ноги. Теперь Люся изучала каждую мелочь на мутных снимках и догадалась, что хромота стала следствием не неудачно сросшегося перелома, как полагал Сутягин, а мелких осколков неясного происхождения, застрявших в мягких тканях, так что новая операция обещала стать похожей на игру «Поиск предмета».

Приближалось Рождество.

Где-то в районе двадцатого числа нам доставили коробку из Лондона, которую я очень ждала еще с первой ночи Тюхтяева в нашем доме. Граф позаботился, чтобы доставили этот пакет дипломатической почтой, так что содержимое вряд ли пострадало. Как же вручить ее тактичнее? Я около часа хвостом ходила за Тюхтяевым, пока он наконец не перестал это игнорировать.

— Что-то не так?

— Все в порядке. — и зависла мрачной горгульей рядом.

— Меня немного пугает, когда у Вас такой взгляд. — насторожился он.

— А разве Вы умеете бояться? — действительно, в любых ситуациях он проявляет самую сильную выдержку.

— Пока с Вами знакомство не свел, думал, что нет.

— Михаил Борисович, Вам Люся на днях ногу перешивать будет. Несколько дней придется в покое провести. Я беспокоюсь, что заскучаете.

Он оцепенев рассматривал протез — кисть в черной кожаной перчатке со сложной системой креплений ремнями.

— Я все равно не стану прежним.

— Естественно. Я даже больше скажу — ни один из нас прежним не становится.

— Вы так стараетесь сделать меня тем, кого помните…

— Нет. — встала перед его лицом. — Я Вас стараюсь сделать живым. Два года назад в Москве, год назад здесь, сегодня — я Вас видела одинаково. Шрамы или их отсутствие — это только фантик. А вот то, что Вы сами так ненавидите Ваши косметические дефекты — с этим нужно что-то делать.

— Это не рука.

— Не рука. Но Вы же не отказываетесь пользоваться столовыми приборами, хотя можно есть пальцами. Вот и это — не рука, а лишь прибор, находящийся между рукой и едой.

Он постоял у окна. Долго, почти не дыша. Разжал кулак левой руки, посмотрел на нее внимательно.

— Я смогу сам это одеть?

— Вроде бы да. Инструкция обещает невероятное удобство. Но в первый раз мне и самой интересно попробовать.

Основной ремень застегивается чуть выше запястья, второй на локте. Если потереть то место, где на живой руке самое скопление вен, пальцы перемещаются в одно из четырех положений — от кулака до прямой ладони. В промежуточных вариантах можно закрепить перо, ложку, даже трость. Гениальная штуковина для своего времени.

Он сравнивал ладони.

— Они же почти одинаковые.

Само собой. Я еще после первой операции сделала слепки обеих рук и отправила их вместе с заказом. Так получается дороже, зато в жизни потом куда проще.

— Нам бы на недельку в мое время. Там такие классные бионические протезы делать научились в последние годы! — прошептала я.

Эта мысль меня терзала с октября. Сохранись тот проход на Лиговке — Тюхтяев был бы уже как новенький. Да и лицевые травмы бы легче пролечились.

— Спасибо. — он все еще не мог оторваться от своих конечностей.

— Пожалуйста.

Час спустя он все еще сравнивал руки и выражение лица мне не очень понравилось.

— Михаил Борисович, хотите фокус?

— Не уверен, что в настроении для цирка.

— Зато я в настроении.

Краем сознания ужаснулась, само оно выходит или со мной что не так, но с любимыми мужчинами постоянно использую собственное тело как аргумент в спорах. Взяла Тюхтяева за правую руку, провела ею по лицу — кожаная перчатка не передает тепло или холод, так что просто твердая ладонь. Медленно скользила по волосам, коснулась губ, еще медленнее по шее и ниже, расстегивая мизинцем крючки на корсаже.

— А теперь опустите глаза, и скажите — это рука или нет.

Как он покраснел! Это ж надо, а ведь старше на сто тридцать девять лет.

— Николай Владимирович, я вряд ли смогу принять Ваше приглашение на Рождество.

— Это отчего вдруг?

— Сами понимаете. Мне его дома бросить, а самой веселиться?

— Да. — граф пристально посмотрел мне в глаза. — Он же тебе свободу предоставил? Вот и пользуйся.

Обидно, что и граф уже в курсе моей разваливающейся личной жизни. Не знаю, когда и как они это выяснили друг для друга, но он теперь меня жалел. И было это, прямо скажем, унизительно.

— Но…

— Ксения, ты же взрослая уже женщина, неглупая, вон раз его найти сумела, а порой наивнее дитя малого. Думаешь, я не вижу, как ты переживаешь? И он это видит. Но раз уперся, то слово назад не возьмет. А так поревнует, понервничает. Глядишь, и сообразит, что женщин, способных мужа из могилы достать — одна на миллион. Загнать в могилу любая сможет. Да что там говорить…

— А…

— А если не сообразит — то тем более дома сидеть ни к чему.

Это мое третье рождество в этом доме, юбилейное, можно сказать, так что поставлю елку. Всем будет полезно вспомнить что-то хорошее.

После того, как Тюхтяев при нашей молчаливой поддержке начал осваивать протез, мы активно привлекали его к общим безобразиям. Накануне сочельника сели лепить из папье-маше сразу много узнаваемых советскими и постсоветскими детьми игрушек, покрасили их блестками и развесили. На верхушку елки Люська приладила красную звезду. Хакас с восторгом смотрел на получившийся результат, и это не было просто тоской о нашем времени — сегодня все ощущали себя детьми. Ну кроме одного взрослого, который регулировал развешиванием и посмеивался над нашими играми. Если отвлечься, то кто поверит, что за дверями не включится телевизор с новогодней речью Президента? Вместо телевизора у нас зажигает Люся, но тоже неплохо.

На праздничную службу двинулись все вместе. За Димкой религиозности я не замечала, но он шел с Люсей, Люся — с мамой и сестрой, мама — со мной, Фрол — с нами, Тюхтяев… тоже давненько в церкви не был. Символично, что его вытащили в большой мир именно в этот праздник. Мефодий и Евдокия планировали подойти ближе к концу службы, все же с таким животом ей стоило поберечься толпы.