И зек едва ли не без запинки на память воспроизвел какой-то текст, весьма, впрочем, похожий на эренбурговский. Сегодня трудно определить, что зеку попалось на глаза. Но в его неприятных для меня или, скорее, ужасающих словах содержалась огнедышащая правда. Никакой критики, даже в листовках и статьях Эренбурга военной поры, не отыскать. Бить врага Илья Григорьевич призывал тем, что выдавали в цейхгаузе или прямо с полуторки русскому человеку вместе с шинелишкой, гимнастеркой, шароварами, ботинками, портянками, рубахами, кальсонами и обмотками. — И все: б/у, и все б/у! Я сколько ни служил, ни разу не б/у не получал. Ни разу! Никак в толк не возьму, кто же не б/у пользовался? Стольких жидов-интендантов не наберется, чтобы украсть и продать или себе взять, да и нашенское они не носили.

Разумеется, иных текстов, то есть с минимальной критикой, не стал бы печатать Давид Ортенберг в «Звездочке». Помалкивали и задрипанные фронтовые газетенки, и смелые дивизионки. Никто ни тогда, ни теперь не задумывается над этим. А, казалось бы, могли, и стоило! Кто задумывался над тем, про что не писалось в «Красной звезде», частенько в плену делал два шага вперед под осуждающим взором тех, кто не задумывался, или тех, кто не придавал упомянутому решающего значения. Шагнувший попадал в смежное отделение ада, где его терзала совесть и где он сгибался под тяжестью не оправдавшихся надежд. Что оставалось делать? И в плену стоять насмерть? Но мертвому безразлично, что произойдет после него. Вот почему русскому человеку выходило круче, чем остальным, — и потому, что их, русских, по числу оказывалось больше, чем бойцов из соседствующих народов, и потому, что мысль та огромная, не оформленная словесно и нигде не появляющаяся, прессовалась и утяжелялась донельзя, распространяясь исподволь, и мучала миллионы людей оттого еще сильнее.

Бои под Батайском в районе Ростова-на-Дону, повторное взятие города танками генерал-фельдмаршала Эвальда фон Клейста и породили пресловутый приказ за № 227. Последнее падение Ростова возмутило Сталина, и в результате он принял решение подписать противоречивый документ. Очевидно, события на юге России повлияли на индивидуальную судьбу германского командующего, хотя в отличие от многих гитлеровских военачальников, он пользовался репутацией человека относительно мягкого, не позволившего подразделениям СС свирепствовать в зоне своей ответственности и якобы выступавшего с протестами против бессмысленного убийства евреев. Однако некоторые факты свидетельствуют об ином. Впрочем, репутация — странный предмет, нередко не зависящий от действительного положения дел. В конце концов Эвальд фон Клейст окончил свои дни во Владимирской тюрьме через год с небольшим после смерти Сталина, не дождавшись вмешательства в его судьбу Конрада Аденауэра, который добился освобождения всех немецких военнопленных, в том числе и осужденных за преступления, совершенные во время войны на территории СССР. Для некоторых после переговоров Хрущева с Аденауэром гибкая советская юстиция придумала оригинальную формулу. Так, например, СС-бригаденфюрер Вильгельм Монке, назначенный Гитлером командиром боевой группы по обороне правительственного района Берлина, получивший двадцатипятилетний тюремный срок, был передан в 1955 году в качестве «неамнистированного преступника» властям ФРГ и мгновенно освобожден.

Эсэсовцев, да еще таких завзятых и заядлых, как Вильгельм Монке, можно было бы и не освобождать. Но Эвальд фон Клейст не родился в рубашке, как Вильгельм Монке и многие другие, и не дотянул до чаепития Аденауэра с Хрущевым.

Совершенно иной удел ждал генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна, и непонятно по каким обстоятельствам фортуна смилостивилась над ним. Эрих фон Манштейн, так же как Эвальд фон Клейст, сражался на русском Юге, разрушил Севастополь, погубил там 350 000 наших солдат, захватил Крым и много горя принес людям, прокладывая огненным утюгом путь к Сталинграду, когда пытался деблокировать 6-ю полевую армию Фридриха Паулюса. К моменту смерти Эвальда фон Клейста во Владимирской тюрьме он давно разгуливал на свободе, делая наброски к своему, часто подозрительному с точки зрения отношений с истиной, знаменитому труду «Утерянные победы», почитывая лекции и консультируя американские и английские штабы. Между тем Эрих фон Манштейн требовал от подчиненных расправляться с евреями, выпустив в ноябре 41-го специальное распоряжение, где они назывались недочеловеками. Разумеется, в «Утерянных победах» о том ни слова.

Я еще ничего не знал, слушая зека, ни об Эвальде фон Клейсте, ни об Эрихе фон Манштейне. Но когда я потом познакомился с биографиями и прочел «Утерянные победы», то припомнил поразившую тогда в Томске подробность: танкисты, выгнавшие в степь окруженных и прячущихся по балкам красноармейцев, начали разборку не по нашему литературно-кинематографическому стандарту с коммунистов, комиссаров и евреев, а с металлистов, слесарей, ремонтников разных специальностей. Эвальд фон Клейст в зоне своей ответственности прибегал к специфическим методам. Здесь стоит заметить, что в германском вермахте, исповедовавшем расизм, в качестве вспомогательных частей использовались люди из враждебного лагеря — азербайджанцы, армяне, грузины, волжские татары, калмыки, черкесы, чеченцы, крымские татары, украинцы, белорусы, русские и представители других народов, а в Советской армии, несмотря на ее интернационализм и следование коммунистической доктрине, не прибегали к услугам — в массовом порядке, разумеется, — немцев, румын, венгров, австрийцев и прочих более мелких национальных групп. Это что-нибудь да значит, и стоит задуматься над приведенным фактом, на который и спустя полвека не обращают внимания ни академики, ни журналисты, ни писатели.

Наши суды при Сталине не делали ни малейшего различия между военными преступниками, чем сильно повредили развитию общей ситуации. Суд на то и суд, чтобы различать вины любого рода преступников и классифицировать наказания. Эвальда фон Клейста западные союзники выдали Сталину, а Эриха фон Манштейна сами приговорили к почти двадцати годам заключения, вскоре освободив.

Почему генерал-фельдмаршалы пошли разными дорогами? Вопрос весьма важный и ждущий ответа.

Упоминание о зоне ответственности Эвальда фон Клейста неслучайно в моем романе. Читатель очень быстро поймет причину, связывающую военное творчество Эренбурга с действиями генерал-фельдмаршала.

О каких-то особых отношениях Сталина и Эренбурга нет пока прямых сведений, но есть косвенные подтверждения, что вождь постоянно держал писателя в поле зрения, а на Лубянке с давних пор накапливали компромат. Неизвестно также, читал ли Сталин рапорт Эренбурга из Испании. Вот что мы узнаем из откровений генерал-лейтенанта Павла Судоплатова, друга генерала Котова-Эйтингона — коварного ликвидатора основателя ОУН полковника Евгения Коновальца и одного из организаторов удавшегося покушения на Троцкого.

«Как-то раз в присутствии начальника управления идеологической разведки Сазыкина он (Берия) начал вспоминать, как спас Илью Эренбурга от сталинского гнева…»

Гнев вообще убедительное свидетельство личного отношения, именно личного, человеческого.

Память не подводит генерала Судоплатова, а другие факты, приведенные им, вызывают доверие и не походят на обычные измышления наших мемуаристов. Он многого не договаривает, но сказанное выглядит правдиво и, несомненно, близко к истине.

Николай Иванович Сазыкин — отнюдь не случайная фигура, присутствующая при беседе в кабинете Берии. Он действительно работал помощником заместителя председателя Совета Министров СССР и находился неотлучно при Лаврентии Павловиче в чине генерал-лейтенанта, с двумя орденами, между прочим, Ленина на груди. Затем Сазыкина назначили главой 4-го управления МВД СССР. После крушения Берии его перевели начальником цикла специальных дисциплин в школы усовершенствования руководящего состава МВД и КГБ. Он, конечно, имел мохнатую лапу в ЦК, но помогла удержаться в основном высокая квалификация, иначе Хрущев пустил бы его под нож. Оттуда Сазыкина перебросили в систему «атомного» министерства — среднего машиностроения, так как оборотистый Николай Степанович успел защитить диссертацию и получил степень доктора технических наук. В конце карьеры его все-таки лишили воинского звания как дискредитировавшего себя во время работы в органах. Мохнатая лапа исчезла — отмерла, наверное. Поплавок в виде диплома остался. Сам Николай Степанович отдал концы недавно — в 1985 году. И прочно забыт. А напрасно!