Долго им радоваться не дали, хотя, честно говоря, Королю хотелось бы такое душевное общение в узком круге продолжить, несмотря на грустную интонацию Хелли, которая в этой беседе явно пробивалась. Но пришли немцы — Майстер с каким-то новым немцем, и Алфред тут же необычайно радостно поднялся им навстречу. Король-то знал, что Майстера он не любит. Хелли же должна заняться приготовлением традиционного напитка. Куда тут податься?
Король подался вон, у него всегда есть куда. Он тоже к Майстеру особой симпатии не питал, а ведь он этого Майстера довольно изучал, чтобы установить, что за птица. Майстер, он тщательный какой-то и в чём-то кажется основательным. Он однажды ждал у Алфреда в торжественной комнате, когда и Хелли дома не было. Король с интересом наблюдал, как Майстер сперва созерцал свою записную книжку, перелистал, проверил страницы — качественна ли бумага, чуть ли не принюхивался к ним, потом достал авторучку, повертел, покрутил, попробовал писать, вроде остался доволен, достал другую, проделал с ней то же самое, положил в карман. Потом пересмотрел все остальные имеющиеся в карманах вещи. Не дождавшись ни Хелли, ни Алфреда, собрался уходить, но прежде оглянулся — не забыл ли что-нибудь…
После возвращения Отто Швальме в Германию Майстер чаще других посещал Алфреда, причём, несмотря на его подчёркнутую вежливость, в его поведении чувствовалось, что ощущает он себя у Алфреда словно бы хозяином положения.
Они были недолго, эти немцы. Говорили о пустяках, видать, зашли действительно мимоходом, от нечего делать, поболтать. Майстер разглагольствовал насчёт того, что Берлин должен стать столицей Европы, что Париж и Лондон расположены на западных европейских границах, Лондон даже на острове, а посему… Берлин же стоит в центре материка и представляет собой узловую точку на карте, в которой сходятся дороги с востока на запад, с юга на север. Такой город не должен иметь конечных железнодорожных станций подобно Потстдаму, всё необходимо реорганизовать, Берлин вообще необходимо перестроить, обновить архитектурно, чтобы соответствовал будущим требованиям, чтобы уже внешне это была столица Европы.
Другой немец мало говорил, он оказался с юмором, однако о том говорило его замечание насчёт того, что авиация союзников, то есть англо-американская, уже должным образом позаботилась об изменении внешнего вида Берлина… Майстер шутку не оценил. Но с удовольствием смаковал распрекрасную жизнь немецких солдат, которым удаётся побыть дома, он в этом отношении высказал жгучую зависть в адрес уехавшего Отто.
— Беда немецких женщин велика, — объяснил он, — мужья либо убиты, либо воюют, а… замуж им очень хочется, но за кого? Осталось одно старьё или горбатые.
Когда Майстер и другой немец одевались, Майстер попросил Алфреда их немного проводить. Распрощавшись с Хелли, они наконец вышли и зашагали не спеша в сторону Города.
— Хочу вам кое-что сказать, — начал Майстер этаким сочувствующим и в то же время доверительным тоном, — относительно вашей сёстры… Девчонка эта — Сесси. Помнится, её тогда не было дома, когда мы на хуторе задержали русского…
— Да, она, вероятно, о нём ничего…
— Вилайхт, вилайхт[21], но дело не в этом. — Майстер взял Алфреда за плечо и, глядя ему сердечно в глаза, объяснил: — А в том, что её, эту девчонку, Сесси, да? её арестовали за то, что она в сорок первом состояла в комсомоле, нн-аа. Комсомолка! А теперь эти листовки… Это глупо, несерьёзно! Это детство: «Смерть немецким оккупантам!» — и аллес солче[22], это везде балуют по всей стране, хулиганство, детство, конечно. Я понимаю. Но её арестовали, потому что я хотел заген[23], что не надо пробовать что-нибудь делать, куда-то ходить, это не поможет. Командование знает про вас, что вы — хороший фельдфебель, и ваша причастность исключается, но время… Такое время, нн-аа. Этой девчонке… семнадцать? Нн-аа? Детство, конечно. Разберутся и отпустят потом, вместе с алте фрау[24], но вы не ходите к Шредеру — это не поможет. Видерзеен!..
Немцы удалились. Алфред стоял словно прибитый. Значит, теперь ещё и Сесси, его самая младшая сестрёнка, арестована! Злость захватила весь его организм, так бы всё кругом крушил! Дрянь какая! Ну и дрянная девчонка! Комсомолка! Что она в этом понимает? Игра… Все играли в комсомолию, где-то начитались, захотелось романтики — революционерка, несчастная дура! Сиди теперь на нарах. Интересно, куда они её поместили, в тюрьму, где Ангелочек?
А он, Алфред, старается, чтобы всех огородить, чтобы уцелеть самому, чтобы семью обеспечить… А семья, в сущности, разваливается, семьи уже нет, и неизвестно, как всё с этим образуется. Спрашивается, во имя чего он это командует: «На проверку становись!», «Запевай!». А ведь в батальоне некоторые про него говорят: «свинья»… Он об этом знает и согласен: для некоторых он таки действительно «свинья», для некоторых… других свиней, потому что одно из двух: или служи, или катись к чёртовой матери! Если служишь, то как полагается. Должен же быть какой-то порядок в мире!
Алфред мрачный возвращался в небесно-синий дом. Нет, он не скажет Хелли, незачем и сыну об этом знать. Алфреду известно хорошо, как любит Король Сесси, пожалуй, больше всех других в семье Рихардов он именно к ней привязан. Незачем ему знать, что его любимая Сесси тоже в тюрьме. Как это немцы его самого ещё не арестовали? А ведь если кого-нибудь ещё в семье в чём-нибудь таком разоблачат, то недолго и самому за решёткой очутиться… Но вроде уж больше некому такой подвох устроить, братья на восточном фронте воюют с русскими, один, правда, неизвестно где на Большой земле. Эдгар, но тот — святоша. Здесь две дуры были, так те уже…
Да, скверно у Алфреда на душе, и, откровенно говоря, быть в самообороне ему уже не хочется, но поздно и невозможно уйти, уже объявлен приказ призвать всех мужчин двадцать пятого года рождения на оборонную службу. «Эстонский народ снова берётся за оружие! — сказано в приказе. — Первый исторический шаг к суверенитету Эстонии: эстонская бригада в пути на фронт…» Да, Алфред понимает: чтобы эстонцы были мягкими, им уже три года в каждой газете ежедневно долбят, как они много пострадали от большевиков, не забывая в то же время отнимать у эстонца всё, что возможно: «Ах ты, бедный эстонец! Как эти русские с тобой бездушно обошлись! Чтобы они опять не пришли и не отняли у тебя ещё и штаны, ты их сними и отдай мне, ведь я тебя защищаю…»
Хелли уже отписала заранее своей племяннице Эрне, чтобы приехала её встречать в порту Навозном. Утром Алфред с Королём проводили её до автобазы, оттуда отправлялся омнибус. Алфред заносил её чемодан и большую сумку, Хелли крепко прижала к себе Короля, неловко расцеловала его в обе щеки и забралась в омнибус. Он уже разворачивался и удалялся, а она, всё ещё прижимаясь носом в стекло, пыталась разглядеть Его Величество Короля Люксембургского.
Когда Хелли его наскоро целовала, Королю показалось, что у неё на глазах слёзы, но может, и не было. Только Алфред знал наверняка, что Королю не показалось, он, не глядя, знал, что Хелли, не переставая, вытирала тайком слёзы. Ему и самому было нелегко, в горле ком образовался, и горько, очень горько и вообще погано он себя чувствовал. Как ни говори, а большая, в сущности, жизнь с нею прожита вместе, в надеждах, стараниях, и она, Хелли, очень хороший человек, чудесная заботливая мать, прекрасная хозяйка, намного лучше, чем Земляничка. Да не в ней, в Земляничке, дело! Если бы не было Землянички, всё равно между Хелли и Алфредом пробежала «серая кошка».
Серая кошка — это когда жизнь супругов становится настолько будничной, обыденной, настолько привычной, что с годами пропадает интерес к объятьям, поцелуям, когда кажется совершенно неинтересной и неженственной эта фигура в вечно застиранном халате с фартуком в несмываемых пятнах кофе, с закрученными рукавами и красными от бесконечного выкручивания белья руками, фигура, от которой постоянно пахнет то жареным луком, то варёной свёклой, то валерьяновыми каплями, то камфорой или уксусом; а когда между собой больше говорить уже не о чем, как о стоимости капусты, сахарине, продовольственных карточках или о том, сколько удастся накопить денег, сколько экономить, сколько заработать, если… Да ещё подчёркивая, мы люди маленькие и политикой не интересуемся… Значит, что? Так и валяться в постели к женщине спиною? Понимая, что она честная, добрая, ни в чём не виновата, но…
