Момент престижа для нас не существует. Нас упрекают, что мы будто бы обороняемся у Ленинграда. Это верно. Враг должен выйти из города. Я не пожертвую ни одним солдатом больше, чем необходимо. Из Ленинграда не спасётся никто. Кто выйдет, падёт от наших орудий.

Мы определяем темп и развитие хода войны. Число военнопленных превышает три с половиной миллиона. Если сюда добавить раненых и убитых, то Советский Союз потерял уже восемь или десять миллионов человек.

От такого удара не оправится ни одна армия мира, не оправится и Красная Армия. На территории, на которой сражаются с коммунизмом наши армии, проживает более 350 миллионов человек — это уже не германский народ времён первой мировой войны. Поднялось новое поколение, создающее ежедневно новое и доселе невиданное. Некоторые высказываются, что настроения в Германии могут измениться. Да, могут, некоторые могут подпасть под влияние английских пропагандистов. Но с этим социал-национализм наверняка справится.

Всюду, куда прибывают наши войска, нас встречают как освободителей. Мы защищаем население, но при проявлении недопустимых явлений наказываем всех строго. Мы справимся с любым террором.

Никогда в Германии не повторится ноябрь 1918 года. Не может повториться. Всё мыслимо, только не это, чтобы Германия капитулировала. Война может и продлиться ещё, но последний батальон на поле боя останется немецким. Советский Союз содержит в себе колоссальные богатства. В теперешней войне решится то, что эти богатства более не послужат против Европы, а для её пользы. Восточные богатства должны стать доступными для всей Европы.

Наши социал-националисты сражаются не одни. Не должно быть сомнения, что настоящая война решит судьбу Европы на последующие тысячу лет. Мы можем быть счастливыми, что способствовали этому…

Хотя я требую многого от немецких солдат, — говорил фюрер, — я не требую больше, чем готов нести сам. Когда от немецкого народа я требую многого, то не больше, чем работаю сам. Моя работа — судьба Германии. Моя работа есть Германия. Думайте все, мужчины и женщины, лишь о том, — заканчивал фюрер свою речь, — что в этой войне решится вопрос жизни нашего народа. Если вы это поймёте, ваши мысли и работа станут молитвой за победу Германии». (Последовали овации, ураганные аплодисменты, крики «Сиег, Хайль!», как на экране, так и в зале.)

Да, впечатляющая речь! Наполненная верой в победу и в исполнение всех великих задач. А почему бы и не исполниться им? — спрашивали рядовые самообороны. Ведь в Ленинграде, говорят, съедены все собаки, ловят раскормленных крыс… Правда, у Сталинграда нашими войсками ведутся тяжёлые и почему-то оборонительные бои, но уничтожено много противника. А наши войска вместе с итальянскими овладели Тунисом. Ленинград интенсивно обстреливается из пушек, это верно, но он стоит.

Вождь и крупнейший полководец, он же величайший государственный деятель в мировой истории сказал, что не хочет зря губить немецких солдат, что мы потому и ждём, когда русские начнут из Ленинграда выпрыгивать, чтобы тут же и шлёпнуть их всех. Долго, однако, ждут. Что-то из Ленинграда никто не выпрыгивает, вот что странно.

А со свиньями на Островной земле тоже образовалась возня из-за какой-то эпидемии. Хрюшечки заболели. А над островом Абрука кружат полчища ворон — отчего бы это? Так или иначе, но в городе Журавлей с 23.00 до 5.00 движение гражданскому населению временно запрещается, а чтобы не было нарушений, Алфреду вечером необходимо выделить дежурных из батальона, которые после вечерней проверки отправятся патрулировать в город. Это, конечно, формальность: в Журавлях и в мирное время в такой час все граждане обычно спали, не то что теперь.

Бывают, конечно, всякие случаи. Как недавно с Эйнаром с хутора Рёбра в деревне Звенинога. Эйнар с детства, как известно, любит откалывать шутки. Он за короткое время вымахал в богатыря, жаль только, что так много пьёт. Тут он в одной своей компании в городе, приехавшей из деревни, с кем-то поспорил, что всё, что захочет, в состоянии провернуть. Похвастался, конечно. Кто-то, возражая, сказал: «Не сможешь». И спросил: «Съесть мышь… например, сможешь?» — «Подавай мышь!» — куражился Эйнар, будучи уверен, что мышь так сразу изловить не удастся, он не знал, что дохлую мышь в чулане уже нашли. Эйнар в удивлении уставился на крошечного покойничка. «Если съешь, — подзадоривали его, — ставим бочку пива и бидон браги». Присутствующие вдоволь посмеялись над гигантом Эйнаром и его противником — маленькой серой мышью. «Чёр-р-рт! Съем! — взревел Эйнар, но с одним условием: надо с неё шкурку снять. Со шкуркой не буду!» Нашёлся специалист, и мышку освежевали. Процесс этот не занял много времени. Затем все присутствующие восхищённо наблюдали, как, выпив полстакана самогона, Эйнар спокойненько сожрал мышь вместе с лапками и хвостом, облизнулся и запил её ещё полстаканом самогона. «Я всё могу!» — заявил он авторитетно, и никто уже не спорил. Но когда в первом часу ночи его, пьяного, доставили в дежурку батальона, он не сумел даже Алфреда узнать. Родную мать он наверняка не узнал бы.

Откуда всё-таки берутся такие хвастуны, подумалось Алфреду, когда он шагал рядом со строем самообороновцев в сторону их временной казармы на улице Ползучего Острова. Хотя, конечно, сравнение, может, и неподходящее, ибо истребить всех евреев мира — не мышь сожрать. Но вообще-то уму непостижимо — так на евреев ополчиться!..

«В Сталинграде упорные бои оставляют в тени всё до сих пор существовавшее, противнику наносят уничтожающие удары»… Но, чёрт побери! Он всё не уничтожается…

Во второй половине января начались обильные снегопады. Наверное, нигде более нет таких снегопадов, как у моря Балтийского, где снег падает влажный, тяжёлый, крупными хлопьями. Облепив ветви деревьев, провода, ложась толстым мягким слоем, он всё одевает нарядно в белое из ажурных хлопьев одеяние.

У Короля в школе ученье опять шло хуже. Одно время он старался изо всех сил преуспеть в науках, стать примерным, но какой в этом смысл, когда над тобой всё равно издеваются? Когда Марви со своей новой подружкой, толстушкой Милви, шепталась и хихикала, то не было сомнения, это насчёт Короля: стоило ему показаться, как они начинали шептаться и хихикать. Он стал хуже отвечать уроки. Чем хуже отвечал, тем больше они над ним смеялись. Глупо! Король приуныл и решил, что ему абсолютно всё равно. В таком всёравновом настроении и пришла идея поехать в Звенинога за пятнами крапивницы.

В данном случае крапивница вовсе не означает какое-либо растение, а обозначает болезнь, которую доктор Килк нашёл у Ральфа Неллиса, сидевшего за одной партой с Королём. Это было ещё до Нового года, когда у Ральфа обнаружили крапивницу, и он две недели не ходил в школу. Короля это явление сильно взволновало, хотя нельзя сказать, чтобы здоровье Неллиса его очень занимало. Но как болеют крапивницей, ему представлялось интересным: оказывается, у Ральфа на коже появились красные пятна разной величины и формы, и на предплечьях, ногах, на спине и животе, и вся кожа зудела, поднималась температура.

В следующую субботу, после возвращения Неллиса в школу, Его Величеству приспичило ехать в Звенинога, навестить Ангелочка. Когда же он вернулся, оказалось, что и он заболел крапивницей: на руках и ногах, на спине и по всему телу пошли красные пятна. Король беспрестанно чесался, жаловался на озноб и головную боль. Хелли уложила его в постель, закутала потеплее и побежала за доктором Килком. Тот крутил его со спины на живот, мял-теребил кожу, измеряли температуру, но она была нормальная. Доктор сказал, что похоже на крапивницу, выписал рецепт и научил Хелли, как давать лекарство.

Королю удалось тогда три дня болеть крапивницей, на третий день пятна стали сходить, блёкнуть, а на четвёртый доктор Килк разрешил идти в школу. Когда он осматривал Короля, то всё бормотал: «Странно, очень странно» — и морщил свой образованный лоб. Странного же ничего не было решительно, в этом каждый может убедиться: если пойти в парилку и как следует отлупцевать себя берёзовым веником (чем меньше листьев, тем лучше) так, чтобы сильно бить горячими ветками по расгорячённой коже, то на другой день от них видны следы, которые, однако, дольше трёх дней не держатся. Доктор Килк этого не знал, потому что мылся в ванне, а парилку не любил.