К полуночи тишину нарушил шум шагов и шорох платьев. Генрих приподнялся, стал на колени, все еще погруженный в свои думы. У Гроба опустилась на колени женщина в богатом наряде; на ее зеленый плащ ниспадали русые волосы, прикрытые прозрачным покрывалом, которое придерживал золотой обруч с резными фигурками голубей. Генрих видел склоненный над гробницей профиль худощавого лица, обеими руками женщина опиралась о гранитное подножье и тихо молилась. Сбоку от нее стоял рослый, смуглый мужчина в коротком кафтане золотой парчи с черными крестиками — он держал огромный меч коннетабля, опираясь на него обеими руками, как палач. Рядом с женщиной в зеленом плаще стояли на коленях две другие — одна в светском, другая в монашеском платье и высоком белом чепце. Дам сопровождало несколько слуг с большими восковыми свечами, особое почтение они выказывали даме в зеленом плаще. То была королева иерусалимская Мелисанда и ее сестры — Годьерна, графиня триполитанская, и Иветта, настоятельница монастыря лазаритянок в Вифинии.
В графском роду де Ретель, из которого происходили иерусалимские короли, женщины отличались сильной волей; они вертели своими мужьями, распоряжались графствами и королевствами. Из четырех дочерей Балдуина II{88} одна лишь богомольная Иветта, особа дородная и величавая, была чужда властолюбия. Пятилетним ребенком ей довелось провести несколько страшных месяцев в качестве заложницы у мусульман, и это впечатление глубоко запало ей в душу. Ища мира и тишины, она удалилась в монастырь — и хотя строго исполняла там обязанности настоятельницы, все восхваляли ее доброту. Старшую из сестер, Мелисанду, Иветта просто боготворила и всегда спешила к ней на помощь в трудные минуты. Вторая сестра, Алиса, молодая вдова Боэмунда Антиохийского{89}, разъезжала по стране верхом на коне под белым бархатным чепраком, подговаривая мусульман отвоевать с нею вместе Антиохию у своей родной дочки и наследницы престола. Не колеблясь, выступила она против собственного отца, так что ему пришлось силой принудить строптивицу к повиновению. И все ж она настояла на своем и ныне правила Антиохией, которую отобрала у своей дочери Констанции, — та впоследствии отомстила матери, отбив у нее жениха. Третья сестра, Годьерна, не ладила с мужем, даже воевала с ним и обычно жила при старшей. Рыцарь в черно-золотом кафтане был не кто иной, как супруг их тетки, коннетабль королевства Манассия де Гьержес.
Прочитав несколько молитв, Генрих встал и, как велит обычай, зажег лампаду — наступила уже полночь. Затем поставил лампаду на надгробном камне и, низко поклонившись королеве, вернулся на прежнее место. Годьерна взглянула на него с недоумением, а Мелисанда, продолжая молиться, несколько раз поворачивала лицо в его сторону и окидывала князя затуманенным взором, как будто думала о чем-то ином, возможно, о своей молитве. Наконец она поднялась — за ней все остальные — и, пройдя мимо Генриха, удалилась через боковую дверь. Минуту спустя к князю подошел слуга и спросил по-немецки, кто он и давно ли прибыл ко Гробу Господню. Генрих, словно очнувшись от сна, с готовностью ответил на все вопросы, и тогда слуга сказал, что утром ему надлежит явиться во дворец, ибо королева желает самолично показать ему все святые места.
Такая милость удивила Генриха. Он попросил передать королеве благодарность и снова погрузился в молитвы. Лампада его ярко горела на надгробии Христовом, рядом слышались тяжкие, сокрушенные вздохи Бьярне. Ночь была жаркая, но к рассвету подул ветерок и слегка похолодало. Короткая летняя ночь подходила к концу. Генрих лежал еще довольно долго раз десять прочитал «Отче наш», потом встал и вышел во двор. Звезды меркли, небо светлело, над Иерусалимом занимался день. Тревожный день.
К гостю из Польши приставили молодого храмовника — еще моложе Генриха по имени Вальтер фон Ширах. Это был единственный здесь немец — все прочие рыцари-монахи были французы или провансальцы. Он сказал князю, что, видно, ожидаются важные события, раз Иветта приехала из Вифинии и королева в полночь молилась у Гроба Господня. Действительно, в городе чувствовалось странное оживление: привыкшие ко всему торговцы поспешно увязывали свои товары в тюки. Только на Венецианской и Генуэзской улицах царило спокойствие, там проживали именитые купцы, находившиеся под покровительством светлейшей республики и святого Марка. Они были уверены, что их не тронут, и лавок своих не закрывали.
Генрих попросил у храмовников коня — хотя проехать надо было лишь несколько шагов — и, повинуясь приказу королевы, явился во дворец. Вокруг дворца слонялись зеваки, мусульмане продавали фрукты и вареные в меду орехи, рыцари были в шлемах, торговцы — в тюрбанах.
Когда Генриха подвели к королеве, он разглядел, что она не так уж молода, — вчера, в неверном свете лампад и свечей, она показалась ему совсем юной. Однако она была необыкновенно хороша. Черные, живые глаза сверкали из-под насурьмленных ресниц, как звезды. И брови, округленные, как два лука, над этими блестящими глазами, тоже были насурьмлены. Королева играла в шахматы с сестрой. Генрих преклонил перед ней колено, и ему была протянута рука для поцелуя. Но беседовать они не могли Мелисанда говорила только по-французски, на южном наречии, которого Генрих не знал.
Королева через толмача сказала Генриху, что ей известно, кто он, известно и о его близком родстве с германским императором и королевой Испании и что она желает сопровождать его при осмотре святынь Иерусалима.
Итак, вскоре были поданы лошади для свиты, мул для королевы, и началось паломничество к святым местам. Королева была воплощением любезности и радушия, однако чувствовалось, что она чем-то встревожена и удручена. Вальтер говорил утром Генриху: вероятно, ей угрожает какая-то опасность. Балдуин, ее сын от покойного короля Фулько, третий носивший это имя{90}, владел до сих пор лишь половиной королевства с городами Тиром и Актоном, но теперь он будто бы собирается пойти на Иерусалим и заставить мать уступить ему и другую половину. Сказывают, взял он в осаду замок Мирабель коннетабля Манассии и намерен вместе с храмовником Гумфредом де Тори, ближайшим своим советником, ударить на Иерусалим. В крепости готовились к обороне: коннетабль Манассия, граф Амальрик из Яффы{91} — второй сын королевы, Филипп из Набла и кастелян иерусалимской крепости Рогард не отходили от королевы, отдавая приказания подъезжавшим гонцам. Близилась буря.
А королева с невозмутимым видом развлекала гостя, возила его по городу. Поблизости от храма Гроба Господня стоял величественный, недавно построенный храм иоаннитов с красивой резьбой на порталах и множеством колоколов. Потом они осмотрели священный пруд, побывали на Сионе в часовне богоматери, где она однажды уснула, и почтили все эти святыни молитвами и возжиганием свеч; королева же иногда, по восточному обычаю, еще бросала на огонь горсть фимиама, чтобы дым вознесся к небу вместе с молитвой.
Затем подъехали к храму Гроба. Все спешились и с благочестивым трепетом начали обходить одну за другой капеллы — вид этих мест, увековеченных шествием спасителя на казнь, глубоко взволновал Генриха. Польские воины затянули покаянный псалом и так, с пением, шли по храму. Королева немного знала латинский, она попыталась объясниться с гостем на этом языке, но говорила все о вещах посторонних, неуместных. Почти с досадой Генрих взглянул на нее и заметил в ее лице выражение усталости — казалось, королеве надоела их однообразная прогулка, на все еще прекрасном лице ее застыла тоска.
Князь понял, что Мелисанде приелась окружавшая ее с детства обстановка святости. Вероятно, ей был непонятен пыл пилигримов, стремившихся воочию узреть древние святыни, за которые теперь проливали кровь рыцари из всех стран мира. Для нее же стены эти были только камнем, а на дорогах иерусалимских она видела только пыль.
