В последующие дни Генрих занимался тем, что собирал на лугу за городом своих и наемных ратников и учил их военному строю, которым сражаются рыцари в Святой земле. Он выстраивал всех в одну колонну, приказывал скакать за ним, потом, по его знаку, колонна вдруг расступалась, разворачивалась, воины из тыла вырывались вперед, и колонна превращалась в длинную цепь, которая могла легко окружить неприятеля. А иногда, вспоминая, как король Балдуин штурмовал Аскалон, Генрих разделял свое войско на шесть отрядов и вел их с разных сторон на Сандомир.

Но ратные упражнения, в которых ему усердно помогал Лестко, лишь на короткое время отвлекали мысли Генриха от дома среди виноградников. Немало его огорчал Тэли своей нерадивостью к службе; князь несколько раз имел с ним продолжительные беседы, журил, вразумлял. Юноша стоял перед ним опустив глаза, ни слова не отвечая на попреки. Речи князя ничуть его не трогали, и по выражению его лица было заметно, что думает он о другом. Порой Генрих призывал к себе Говорека и Владимира, часами рассказывал им об искусстве ведения осады. Но они мало что понимали и, слушая его описания стен Палермо, могучей Антиохии или башни Давидовой, как будто даже сомневались в правдивости его слов. Много времени князь проводил у Лестко. Этот здоровенный детина обычно сидел дома и что-нибудь мастерил для своей жены, у которой постоянно ломались то кросна, то гребень, то толкушка. Девочки нисколько не боялись князя, сразу лезли к нему на колени. Да, совсем обабился Лестко, а ведь еще не стар! Вспоминает путешествия и битвы, словно у него ничего уже нет впереди и только остается, как старику, ворошить прошлое. Мало радости доставляли Генриху эти посещения.

И вот, однажды вечером, когда ему стало особенно одиноко в холодных покоях замка, Генрих приказал отпереть городские ворота. Привратник в страхе осенил себя крестным знамением — князь собирался выехать через те самые ворота, у которых на него совсем недавно напал Ясько из Подлясья. Генрих взял с собой только любимого пса, лохматого Рушека. Ночь была теплая, весенняя, мерин Генриха громко фыркал, над Вислой поднимался туман, луна еще не всходила. Генрих погнал меринка по знакомой дороге, туда, где он еще надеялся увидеть чужое счастье, сам не сознавая, что за этим едет.

Привязав коня во дворе, он подошел к дому с задов. Окна были открыты настежь. В одной из комнат горел огонь в камине, шипели в медных подсвечниках восковые свечи. Все обитатели дома сидели вокруг стола неподвижно, будто нарисованные на иконе. Во главе стола, широко разложив локти, Виппо; справа от него старый Гедали; слева муж Юдки Борух Гуля, опустив голову с орлиным носом и прищурив черные глаза, разглядывал узоры на дубовой столешнице. Пура и Юдка, прижавшись друг к другу, сидели напротив Гули и задумчиво смотрели в окно. Казалось, широко раскрытые глаза девушек притягивают к себе мрак весенней ночи, наполнявший их бархатной чернотой, словно то были пустые глазницы. Спускавшиеся на лоб кудри и золотые кольца блестели в колеблющемся свете камина и свеч. Спиной к окну сидел Тэли, положив руки перед собой и склонив голову набок. Все молчали, — вероятно, о чем-то думали.

Князь Генрих совсем недолго смотрел на эту картину, но она запечатлелась в его памяти навсегда. Сердце у него болезненно сжалось. Нет, то, что он видел в окне, не было картиной счастья, а всего лишь неким призраком, предчувствием иного, высшего счастья, которое, кажется тебе, можно увидеть во мраке, если хорошенько раскроешь глаза. Вдруг Рушек пролаял два раза; кто-то встал, подошел к окну. Генрих ударил собаку по голове и спрятался за оградой. Оттуда он увидел, что Тэли медленно, сонно поднимается из-за стола и идет во двор. Ночная тьма скрыла его от глаз Генриха, только слышно было, как он посвистывает. Через мгновение он вынырнул из мрака с другой стороны ограды — перед Генрихом внезапно возник темный его силуэт со светлым пятном лица.

— А, это князь! — почти шепотом сказал Тэли. — Я сразу узнал лай Рушека.

Генрих с минуту молча всматривался в лицо Бартоломея, голос которого прозвучал так тихо и мягко, как если бы то был один из таинственных ночных шорохов.

— Как поживаешь? — спросил наконец Генрих, протягивая ему руку.

Тэли взял руку князя и задержал ее в своей — ведь он не мог здесь стать на колени или хотя бы наклониться, чтобы ее поцеловать. Поэтому он только подержал руку Генриха дольше, чем полагалось.

— Ты счастлив? — спросил князь.

— Да что там… — неопределенно протянул Тэли и выпустил руку Генриха.

Они немного помолчали. Рушек радостно колотил хвостом по ограде и обнюхивал сапоги Тэли.

— Сегодня в Сандомир не вернешься? — опять спросил Генрих, чувствуя, что сердце у него заныло.

— Нет, — тихо ответил Тэли.

— А как же муж? — еще тише спросил Генрих.

— Да ведь между нами ничего нет, — отчетливо и твердо сказал Тэли.

— Правда? — удивился Генрих и хотел еще о чем-то спросить, но тут Юдка выглянула в окно и громко, протяжно позвала:

— Тэли, Тэли!..

— Я здесь, сейчас приду, — обычным своим голосом ответил юноша и шепотом прибавил:

— Они могут вас узнать.

— Ну и что за беда?

Снова наступило минутное молчание.

— И как это они не боятся! — заметил Генрих.

— А кто их тут тронет! — возразил Тэли.

Рушек ткнулся в кусты, зашуршали листья.

— Ну что ж, я ухожу, — сказал Генрих, но не двинулся с места.

Тэли тоже стоял неподвижно. Вдруг он протянул руку и схватил Генриха за полу плаща. Видно, он хотел что-то сказать, но не находил слов.

— Пусть князь из-за этого не тревожится, — прошептал он наконец. — Не стоит. Ничего такого меж нами нет…

Генрих наклонился и молча обнял его за плечи. Юдка опять позвала. Князь резко повернулся и пошел туда, где был привязан его мерин. Он еще услыхал, как Юдка спросила:

— Кто тут был? Кто?

Спокойный мужской голос ответил:

— Никого не было.

Генрих отвязал коня и повел его под уздцы — спешить некуда! Ночь была тихая, безветренная. На востоке серебрились облака — там всходила луна. Мерин лениво брел, Рушек бежал рядом с Генрихом. Все было объято мраком и покоем.

Возвратившись в замок, Генрих долго не ложился, все шагал по своим покоям, расположенным наверху, — днем из них была видна Висла, а ночью, такой вот теплой, весенней ночью, во тьме маячили лишь очертания деревьев, росших у замка.

Генрих думал о том, что счастье в этом мире невозможно, что отраду дает только молитва. И он простерся ниц, раскинув руки крестом; так он лежал, а проникавший в окно легкий ветерок шевелил на его голове прядь тонких русых волос.

Юдка приметила князя Генриха еще в Бамберге; его статная фигура и особенно походка, неторопливая, но по-юношески упругая, врезалась ей в память. В долгие годы странствий, которые предшествовали приезду в Сандомир, Юдка ни на день не забывала, что когда-нибудь должна побывать в этом городе, как обещала маленькому певцу князя сандомирского. За это время произошло много перемен: вышла замуж Пура, потом и она сама нашла себе искусного жонглера, который приносил немалый доход их бродячей труппе. Муж Пуры утонул, переправляясь через Рейн; течением отнесло паром со всеми их пожитками, а они стояли на берегу и смотрели, как паром погружается в воду. Долго они странствовали из города в город, останавливались в корчмах, где их пугали разбойниками, и в замках, где рыцари либо собирались на войну, либо возвращались с войны, а если сидели без дела, то пили до умопомрачения и гонялись за женщинами по чердакам и чуланам. Побывали они в веселой Бургундии, видели грязные французские города с узкими улочками, немецкие крепости, больше похожие на деревушки, порой приставали в пути к другим бродячим жонглерам и певцам — и у Юдки всегда было легко на сердце. Может, и не всегда, но в печальные минуты она утешала себя мыслью, что впереди Сандомир. Где бы они ни находились — в Бамберге, в Праге или уже в Польше, во Вроцлаве, — Юдка воображала себе сандомирский замок, узкое окно в глубокой нише, к которой ведут ступеньки; там, на ступеньках, сидит Бартоломей Турно и поет красивым мужественным басом, а повыше, у окна, — его господин, князь в серебристом плаще. Встреча с Тэли на речном обрыве сильно разочаровала Юдку. Пригожий парень, и глаза у него большие, грустные, и стоял он тогда перед ней, точно рыцарь из тех историй, которые она рассказывает, а все ж, увидав его, Юдка почувствовала в сердце томительную пустоту. Стало быть, не о нем мечтала она все эти годы?