Вторым сюжетом был пожар в "хаммере". Скиф не мог выбраться из горящей машины. Двери заклинило, а в верхнем люке было чьё-то тело, которое Скиф никак не мог сдвинуть с места. А пламя уже прорывалось языками между сидениями. И почему-то совсем не было дыма. Когда огонь касался левой ноги, Скиф чувствовал нестерпимую боль. Но не так как от ожога, а как будто ногу разрывало изнутри. Потом Скифу удавалось приоткрыть одну из дверей, но ноги уже не слушались. А пламя подбиралось всё ближе и ближе. И эта "гонка", кто быстрее, то ли Скиф успеет покинуть машину, то ли пламя доберётся до него, сводило Скифа с ума.
В качестве разнообразия, иногда попадался сюжет с перебежкой. Скифу почему-то надо было перебежать между громадными валунами. По фонтанчикам пыли и отлетавшей от камней крошки, он понимал, что всё пространство между валунами простреливается. Одно спасение - быстрота. Надо стремительно пробежать эти двадцать метров и всё будет хорошо. Наконец, Скиф собирался с духом и совершал первый шаг. Тут же оказывалось, что ноги весили сотни килограмм и не то что бежать - идти можно было только с большим трудом. И больше всего изматывало ожидание того, что вот-вот в тебя попадут. И почему-то обязательно в голову. И эта "перебежка" во сне никогда не заканчивалась.
После таких снов Скиф подолгу лежал с открытыми глазами или смотрел в чужую ночную темноту за окном.
В один из дней к Скифу пришёл адвокат компании. Вежливый ухоженный мужчина, чуть за тридцать. Поинтересовавшись состоянием здоровья Скифа, он с безошибочностью автомата изложил Скифу те положения договора, по которому компания обязалась оказывать медицинскую помощь в случае ранения, а также размеры компенсаций. Основным было то, что компания оплачивала лечение в течение 22 дней и поэтому эти дни не оплачивались Скифу как "рабочие". В некоторых случаях лечение оплачивалось до 43 дней. В зависимости от тяжести ранения или контузии, выплачивалась компенсация. Если Скиф считает, что его права нарушены, то компания готова связаться с его адвокатом для обсуждения спорных вопросов.
Скиф знал, что, учитывая специфику деятельности компании, дело всегда старались не доводить до суда. Да и не было у него претензий. Впрочем, и личного адвоката тоже.
Однажды вечером, совсем неожиданно, к Скифу заскочил Чаки. У него заканчивался контракт, шли переговоры с руководством о продлении. Чаки уже не один год "варился" в структуре ЧВК и считался ценным специалистом. К тому же, ему дьявольски везло. Кроме малярии, перенесённой после одной из африканских командировок, у него не было ни контузий, ни ранений. Была у Чаки и ещё одна особенность. Они были земляками со Скифом. Из одной страны, но из соседних городов. И любая возможность поговорить на родном языке, конечно, расслабляла.
Чаки спешил, утром ему надо было выезжать на патрулирование. Но самое главное он сказать успел. О встрече с военным психологом. Там главное было не переборщить. С одной стороны, от его выводов зависел размер компенсации, с другой - рассказав с перебором об ужасах сознания, можно было попасть в "чёрный список" и на этом карьера в ЧВК заканчивалась. Пойди, попробуй, попади в другую.
Они расстались, пожелав друг другу удачи.
К концу пятой недели пребывания в клинике, Скиф уже свободно передвигался в пределах здания, сам ходил на процедуры для полного восстановления коленного сустава и гулял по парку. Уже несколько дней не появлялся "белый картон". Вернулся аппетит.
Однако, в освободившемся от препаратов мозгу, стали рождаться разные мысли.
Однажды ночью, рассматривая на потолке качающиеся тени от верхушек деревьев, Скиф вдруг подумал:
" Какой-то антибуддизм получается.
"Не убий" - тут всё понятно. После того, где пришлось повоевать.
"Не укради" - было. Была "мародёрка" по молодости. Пацаном был. 19 лет. А тут караван барахлом
набит, которого и не видел никогда. Правда, это трофей был, с боя взяли. Но всё равно.
"Не соври". Вот этого, вроде, не было.
"Не прелюбодействуй". Здесь всё сложно. Женат был и жене не изменял. Да и когда? Женился в отпуске, развёлся в отпуске. А вот потом, да. С замужними женщинами было.
"Не употребляй вещей, изменяющих сознание". Тут полный провал. И "травку" покуривал, и алкоголь, в особо циничных дозах, тоже был.
Не бывать душевному покою и не успокоиться мне никогда, а ведь почти сорок лет уже прожито".
Скиф вспомнил, как Чонг, не отличавшийся молчаливостью, рассказывал о постулатах буддизма. Насколько ему позволял его английский язык. И где теперь Чонг? Вернулся домой, к жене и детям в цинке. С громадной дырой от крупнокалиберной пули в груди.
Вообще-то, в группе, да и в целом в компании, не было принято распространяться о себе. Собирались здесь люди разные, с такими событиями в судьбе, что, возможно, и через полвека о них нельзя было рассказывать. Могли кратко упомянуть о прошедшем отпуске. Смеха ради и если было что. А так - никто никого ни о чём не расспрашивал и сам помалкивал. Все понимали, что собрались здесь работать, а не устраивать что-то типа "клуба анонимных алкоголиков". Или как оно там называется.
Да и желания особого не было грузить себя чужими судьбами. У всех были свои "скелеты в шкафу" и "тараканы в голове".
Скиф всё больше проводил времени в парке при госпитале. Всё-таки, в последнее время, окружающая его действительность была ограничена жилым боксом, кабиной "хаммера", скудной природой вдоль маршрута патрулирования или, опротивевшей уже в конце первого месяца работы, унылой городской застройкой. Плюс стрессы. Потому что, никто не стал бы платить четыре сотни долларов в день за прогулки на природе и пикники. Платили совсем за другие вещи. За работающий нефтепровод, за целостность охраняемых объектов и особ.
Часто Скиф ложился в тени на траву и думал, как же это здорово, вот так вот беззаботно валяться, не думая о том, что тебя могут подстрелить, что надо держать связь, чаще смотреть по сторонам и, в случае чего, стрелять первым. С усмешкой над самим собой, он заметил, что выбирает для отдыха места, не просматриваемые со стороны аллей. Желание укрыться стало почти инстинктом.
По несколько раз в день, в палате, в коридоре, иногда в парке, Скиф встречал рыжеволосую медсестру. Она вечно была занята. Вечно спешила куда-то. Иногда, они встречались взглядами. Рыжеволосая слегка улыбалась краешками губ, совсем чуть-чуть, говорила традиционные "хай" или "хэлло", иногда "монниниг" и улетала дальше по своим делам. Среднего роста "тростиночка" в салатовых курточке и штанах, обязательных для медперсонала отделения в котором лежал Скиф.
Никакого буйства чувств у Скифа она не вызывала, ему было просто приятно смотреть на неё.
По собственному опыту, по скупым рассказам других, Скиф знал, что после выхода из зоны боевых действий, в отпуске, например, в отношении женщин было два стереотипа поведения. Либо "бойца" носило как ураган и ему было всё равно кого и как трахать, лишь бы этот процесс не прекращался, либо наступал сексуальный ступор и не было никаких желаний вообще. Потом, через некоторое время, всё, как правило, становилось на свои места в соответствии с личными особенностями каждого, но в первое время, такие отклонения наблюдались. Любовь и война - явления диаметрально противоположные, поэтому переход от ненависти к нежности затягивался надолго.
В этот раз они встретились совершенно случайно. В миниатюрном кафе на первом этаже, в вестибюле со стеклянной стеной с видом. Она сидела за столиком у стены с чашечкой кофе и смотрела на парк. Вообще-то, это было кафе для персонала. Скиф, по причине отсутствия денег и кредитной карточки, оставшихся на базе, туда не заглядывал, но в этот раз, увидев рыжеволосую, решился.
