У Феликса перехватило дыхание, настолько он был поражён точностью её интуиции. Насколько сложно простейшее человеческое существо!.. Она хотела показать ему, что знает о его подозрениях и оставляет в его руках заложницу.

Прежде чем он успел что-то сказать, она продолжала:

   — И статуэтку Мадонны.

Он было запротестовал: у него нет никаких сомнений. Он даже поддразнил Марию за хитрость и изобретательность её итальянского ума.

   — Ты просто настоящий маленький Макиавелли[118], — сказал он, наклоняясь поцеловать её бровь. — Ты думаешь, что у всех такой ум, как у тебя, — полный маленьких трюков?

Она ничего не ответила и продолжала смотреть в огонь. В отблеске пламени её лицо казалось оранжево-розовым.

   — Я буду рад уехать из этого отеля, — заявил он спустя некоторое время.

   — У нас много счастья в этом отеле, нет? — пробормотала она с нежным упрёком. — Я никогда не забывать этот отель. — И добавила шёпотом: — Никогда.

Раздался робкий стук в дверь. Ромола объявила, что экипаж подан.

Мария приняла вертикальное положение с ленивой грацией, и Феликс помог ей подняться с тахты. Она зевнула и сказала Ромоле:

   — Ты подождёшь здесь с il signore.

Он галантно окутал её плечи длинным собольим манто, настояв на том, чтобы завязать узел на шее. Они вместе пошли к двери. Под сводчатым выходом она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.

И внезапно почти побежала по длинному коридору, покрытому красным ковром, шелестя белой тафтой.

Феликс вернулся в гостиную, сел и вытянул ноги к камину. Возможно, он зря думал, что она хочет убежать? Возможно, он сам Макиавелли?

Он обернулся к Ромоле, всё ещё стоявшей поблизости:

   — Сядь, Ромола. У нас впереди долгое ожидание. — Пока старушка усаживалась напротив у огня, он спросил: — Ты кончила собираться?

   — Да, ваша знаменитая светлость. Всё закончено.

И тогда он заметил, что она плачет. Сначала она отказалась объяснить свои слёзы, пыталась укрыться за туманными намёками вроде «много печали в сердце».

   — Разве ты не рада, что поедешь с нами в Париж? — спросил он.

Она пожала плечами:

   — Для меня все места одинаковы. Везде отели. Везде опера. — Вдруг она разрыдалась. — Теперь мы никогда не поедем в Италию, никогда не купим хороший дом.

О чём она говорит? Какой дом? Всхлипывая и запинаясь, она рассказала ему, как Мария обещала ей, что когда-нибудь они вернутся в Италию, купят прекрасную виллу около моря и проведут остаток жизни вместе. Для этой цели Мария каждый раз, когда получала гонорар, давала Ромоле значительную сумму, чтобы та спрятала её и берегла как зеницу ока.

   — Вчера она просила денег, и я не дала ей, потому что, по нашему соглашению, я должна хранить их, даже если она попросит. Но она разговаривала со мной с таким гневом и сказала, что побьёт меня, если я не дам денег. Она трясла меня, как буря трясёт дерево, и я со смертью в сердце отдала их ей.

   — Зачем они были ей нужны?

   — Это, ваша знаменитая светлость, самое удивительное. Она взяла деньги и ушла. Когда она возвратилась, я спросила, и она ответила, что отдала их маленьким bambini. — Ромола издала вздох полного отчаяния. — Поэтому теперь мы никогда не вернёмся в Италию, никогда не купим красивый дом. Всегда дорога, всегда отели, всегда опера...

Разговор замер. Через некоторое время Феликс увидел, что Ромола дремлет, опустив подбородок на грудь.

   — Иди-ка ты лучше наверх и ложись, — сказал он, мягко встряхнув её.

Он проводил её в номер Марии, увидел чемоданы, уже запертые и готовые к отправке. Ромола покорно вытянулась в шезлонге и сразу же уснула. Феликс понаблюдал за тем, как она дышала короткими шумными вздохами старого человека, за её мирным морщинистым лицом, загорелыми худыми руками, лежавшими по бокам.

Потом он на цыпочках вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь.

Меньше чем через час, в накидке на шёлковой подкладке и в смокинге, он входил в директорскую ложу в опере. Спектакль был в самом разгаре. С соответствующим выражением разочарования он извинился за опоздание и занял место позади фрау фон Виерлинг, используя её обнажённые плечи в качестве ширмы.

Он сразу же увидел на сцене Марию в очаровательном испанском костюме, кокетливо обмахивающуюся веером, дерзко флиртующую и улыбающуюся из-за чёрного кружева мантильи. Она исполняла партию Розины в «Севильском цирюльнике» и никогда ещё не пела так, как в этот вечер. Каждая из её арий сопровождалась неистовыми аплодисментами, к которым присоединялся сам король, выглядевший великолепно в парадной форме. Он и сам подавал сигнал к аплодисментам. После окончания спектакля старый оперный театр, казалось, взорвался от оваций. В одно мгновенье полная достоинства, блестящая публика превратилась в орущую, топающую ногами толпу. В королевской ложе из красного плюша стоял его величество, хлопал в ладоши и выкрикивал имя Марии.

Феликс оставался за защитным корпусом директорской жены. С бьющимся сердцем он наблюдал за тем, как Мария возвращалась к опущенному занавесу с цветами в руках. Она сделала реверанс королю, послала воздушные поцелуи своим поклонникам. Публика без устали вызывала её. Когда Марию вызвали в пятнадцатый раз, она подняла голову в сторону ложи фон Виерлинга с такой нарочитостью, что Феликс почувствовал: она знала, что он там. Её глаза искали его глаза, словно говоря: «Вот видишь, carino, я сдержать обещание». С душевной болью он вспомнил тот счастливый час, когда она поклялась побить рекорд Женни Линд. На какой-то трепетный момент они оказались одни среди безумствующей толпы.

Наконец аплодисменты смолкли, и люди устремились из театра.

— Ну не великолепно ли! — воскликнул герр фон Виерлинг. — Вы должны пойти с нами в её гримёрную. Я приказал, чтобы подали шампанское. Завтра, когда она уедет и увезёт с собой все деньги, я буду рыдать над моими гроссбухами, но сегодня не хочу об этом думать. Давайте пойдём и повеселимся.

Феликс вежливо отклонил его предложение, сославшись на внезапную головную боль. Он склонился над рукой фрау фон Виерлинг и быстро ушёл.

При бледном свете свечей его комната казалась очень мрачной и тихой после недавней яркости и шума. Он сел на кровать, положив локти на колени, прислушиваясь к аплодисментам, всё ещё звучавшим в его ушах. Да, это был триумф. Она в самом деле великая актриса... Пройдёт несколько часов, прежде чем она сможет прийти сюда. Сейчас её гримёрная, должно быть, набита джентльменами в смокингах, офицерами в парадной форме, дамами в шёлковых платьях и жемчужных колье. Возможно, его величество тоже там и провозглашает тост за её здоровье.

В своём воображении Феликс видел Марию, двигающуюся среди букетов цветов, улыбающуюся, болтающую на своём искажённом и очаровательном немецком, протягивающую руку для поцелуев. А он... он ждёт её в полутёмном гостиничном номере. Возможно, такой и будет его новая жизнь. Ожидание, всегда ожидание. Другие оперные театры, другие прощальные спектакли, другие приёмы в гримёрных. И он всегда будет где-то рядом, скрываясь от посторонних глаз или скромно стоя на заднем плане в ожидании...

Его веки отяжелели. Тишина комнаты действовала на нервы. Дрожание пламени свечи, колышущее его собственную огромную тень на стене, казалось зловещим безвоздушным бризом. Он устало провёл рукой по глазам. Почему она ещё не пришла? Почему эти люди не оставят её в покое? Они слышали её — неужели они должны ещё и иметь её? Разве они не знают, что она принадлежит ему, только ему?..

Непреодолимая сонливость смешала его мысли, завладела мозгом. Не сознавая, что делает, он вытянулся на кровати и заснул.

Он проснулся сразу, словно в ушах у него зазвонило. Внезапный страх сжал его сердце. В фарфоровом подсвечнике оплывал огарок свечи. Была ещё ночь, но поздняя, очень поздняя, а Марии всё ещё не было... Она сбежала. Нет, это было невозможно. Её багаж находился наверху, он видел его. Чемоданы не могли вынести, не разбудив его. Нет, она не сбежала. Она пришла, увидела, что он спит, и отправилась в свою комнату.