Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Глава XI

Вечерний пригородный лес, полный тоскливой жути и мусорного изобилия, распахнулся мне навстречу, отступил от дороги, а затем и вовсе сгинул, как пригрезившийся ужас. Желтеющая в печальных сумерках сентябрьская позолота исчезла, всё вокруг стало ясным, дневным, ландышевым, соловьиным… И такой же, в соловьях и цветах, была моя дорога к Утраченному Чуду.

Я уходила всё дальше и видела, как менялся мир вокруг. Ландышевый лес на исходе мая пропал, в тихом золотом свете невысокого солнца по сторонам потянулись луговые просторы полесья в частых купах дубов и вспыхивающих серебром ракит. Прозрачные, желтеющие отмелями, с росчерками стрекоз над быстрой водой, крохотные заповедные реки спешили навстречу, стелились под ноги замшелыми деревянными мостками; летучими черно-белыми кораблями в воздухе, напоенном травами, парили аисты. И то близко, то в отдалении в жужжании пчел вдоль дороги одуряюще цвел шиповник, а ветка моего шиповника из Долины горела в моей руке чистым светом робкой радостной зари. Очарование полесья сменили вересковые холмы в прохладной свежести чуть горьковатого медвяного ветра. Я застыла на миг, вбирая взором лилово-розовое волнующее пространство, что-то сладко заныло под сердцем, и колючий слёзный комок появился в груди. Если бы я не помнила тебя, моя Утраченная, то решила бы, что рай — здесь, в этой розовой чистоте и свежести вересковых холмов. Но даже они не могли соперничать с Тобой, ибо в тебе пребывала Любовь.

На исходе третьего дня пути в тихом, засыпающем сумраке я сладко задремала средь вересковых волн, и во сне ко мне прилетела белая, сверкающая, как снег, птица и ласково коснулась щеки крылом.

— Спасибо, что поняла меня, что пристроила тех, кого я полюбила.

— Розовый свет… — сквозь сон пробормотала я. — Так это… Татьяна Ивановна…

— Прощай! Спасибо тебе.

Сон растворился, и последняя скорбная тень покинула дорогу к Долине. Все мои земные подруги обрели свое счастье, а я… Я брела дальше среди вересковых холмов, и медвяный ветер, напоенный свежестью и солнцем, затих; становилось всё холоднее, вересковые холмы постепенно сменили скалистые хмурые пустоши, кое-где присыпанные снегом, но ветка шиповника в моей руке разгоралась всё ярче. И значит, это тоже был путь к Долине. Вся мозаика времен года была словно смешана чьей-то играющей рукой: из Города я вышла в сентябре, затем вдохнула юный май расцветшего леса, который сменился пышным июльским травостоем полесья, по вересковым холмам в их дикой медвяной красоте я брела, кажется, вне всякого времени, и вот вошла в декабрь, в его суровую заснеженную опустошенность.

Я всё думала о последней лжи Древнего Лжеца, и сердце билось беспокойнее от боли восторга и узнавания и еще — от темной печали, что некогда неповторимый, радующий разноцветьем мир ныне уснул под холодной белой пеленой. Разглядывая его, замерший в зиме, окольцованный ледяным безмолвием, кажется, я догадывалась, какой будет ложь Древнего Лжеца.

Я увидела ее, эту последнюю ложь, когда темные, в искринках мороза, скалы разомкнулись, и мгновенная боль вспыхнула и погасла в сердце, и белое холмистое пространство с робкой, припорошенной инеем прозеленью хвойных лесов и морем цвета светлого нефрита, стеклянно заледеневшим на горизонте, когда всё это невыносимо родное, но заиндевевшее, запорошенное, умершее, вошло в мои глаза, — я увидела и узнала эту ложь, и засмеялась ей в ответ, и, раскинув руки, сбежала с холмистого склона, будто пытаясь обнять землю, море и розоватое вечернее небо.

Здравствуй, моя Утраченная! Я шла к тебе тысячи лет, и наконец обрела тебя, и не верю, что ты умерла. Ты просто спишь под этим снегом, под этим странным, не вечерним и не утренним светлым небом с удивительной Звездой, что загорелась над моей головой, спишь накануне Чуда. А Чудо на твоем пороге, на твоем пороге и Возлюбленный мой, и на пальце моем знаком этого Чуда ясной сверкающей зеленью вспыхивает мой обручальный изумрудный перстень, прежде погребенный в глубине времен, пришедший ниоткуда. Пусть не врёт Древний Лжец, ты не умерла, ты проснешься и расцветешь навстречу Первой Любви моей…

Глава XII

Тихий прозрачный вечер дрожал над Долиной, и всё было переполнено присутствием Предвечного. Оно было во всем: и в мохнатых снежных звездах на ресницах уснувшего Кота, и в перламутровой пустоте дали, мягко касающейся волнистого горизонта. Было зябко, спокойно, радостно, и на сизо-розовом небе одиноко и нежно сияла Звезда. Звезда Того, Кто создал этот мир и тысячи ему подобных.

Укрыв снегом тело Друга, Странник-Принц выпрямился, но снова склонился перед огромной торжественной пустотой неба и вечера, перед тем невидимым и невыразимым, что было возле.

«Вечер вечности… — устало подумал Принц-Странник. — Он наступил, он должен был наступить. Друг умер на моих руках, и моя Долина в снегу, но всё равно спасибо, Предвечный. Я ухожу в радости, Предвечный, и уношу с собой твой мир, как драгоценный камень в груди».

Он не оборачивался, хотя и знал, что безмерная древняя Сила стоит за его плечом, и затрепетал от ее величия, затрепетал, но не ужаснулся, ибо Сила была еще и безмерной Любовью, и теплый взгляд звезды окутывал его приготовившееся к смерти тело.

То дивное Присутствие длилось несколько мгновений, но ему казалось — несколько жизней, а потом ушло, схлынуло, как замирающая волна, и где-то тонко и печально запела птица, и в воздухе запахло капелью и весенним ветром.

Он повернул голову. На подтаивающем снегу позади него исчезали легкие следы, будто из звездного света. Легкие следы заполнялись талой водой, лучезарная капель дрожала в воздухе, горько пахло вербой и чем-то еще, таким же весенним, робким, ошеломительным.

— Предвечный… — прошептал он. — Предвечный! — и уткнулся лицом в узкий тающий след, приметив, перед тем как провалиться в обморочную бездну, молодые цветы невообразимой красоты, рвущиеся сквозь погибающий снег…

Очнувшись, он встретил взгляд весны и еще — взгляд Женщины, сидевшей возле, такой же ясно-зеленый, как трава вокруг. Она держала в руках весенние цветы, прижимаясь к ним щекой, и улыбалась, солнечно жмурясь, свежему горькому ветру, и по щекам ее сбегали невольные слёзы. Она была такой же, как тысячи лет назад. Последний крик захлебнулся на дне его сердца, последняя боль затонула на дне дивных глаз ее, когда он стал целовать это волшебно воскресшее лицо, спутанные волосы, не замечая собственных слёз.

— Он… был здесь. Он… Предвечный.

— Я знаю, знаю…

— Он… вернул мне тебя.

Лучезарная капель пела над ними, лучи и птичьи трели переполняли воздух, Долина гремела ручьями, по берегам которых светло и застенчиво зацветали рощи.

— Боже, как было страшно, как горько… — бормотал он, уткнувшись в ее плечо. — И больно… Долго-долго больно.

— Знаю, родной.

— Тьма шла следом. Она шла и выжидала. Но вместе с тьмой шел и Предвечный. Он…

— Сильнее тьмы. Пойдем посмотрим, как цветут наши рощи.

Отзвук ручьев умолк, лучи, трепеща, как птицы, застыли в воздухе, и всё наполнилось тихим, торжественным покоем, покоем прозрачного мая.

И дрогнул свет, будто улыбнулся, и мягкая рябь пробежала по кустам и траве, и, раздвинув цветущие ветви, на дорогу вышел рыжеволосый сероглазый Воин и улыбнулся светло и свободно. В лице его еще оставалось что-то кошачье, но на глазах менялось оно, трепетало, приобретая черты прекрасные и одухотворенные, и тень недавней смерти уходила из глаз.

Женщина засмеялась, у Странника, который теперь вновь по праву носил титул Принца, перехватило дыхание.

— Праздник, — тихо проговорил он, понимая, что получил последний дар Единственного. — Ну что, опять захочешь вернуть детскую сказку?

— Ни за что! — улыбнулся тот, кто некогда был Котом, и поклонился Женщине. — Между прочим, за этой завесой из цветов и ветвей — дом, похожий на замок, самый удивительный, который я когда-либо видел. Он — на берегу реки, реки с поющими раковинами, впадающей в океан с тихими заводями… Боже, опять я что-то перепутал! — и тот, кто был Котом, радостно засмеялся.

24
{"b":"581808","o":1}