На улицах Кербаала царила тишина; солнце полыхало в вышине, и всякий халруанец искал спасение в темных комнатах, и, для тех, кто мог себе такое позволить, остуженном магическим ветерком.

Тзигона не привыкла к подобному комфорту, так что и не тосковала по нему. Скорее напротив, час-два относительного одиночества были ей в радость. Немногие встречные на улицах жались к теням аллей и деревьев, гости из иных земель вытирали залитые потом лица и старались исправить ошибку разыскав прохладную таверну. Никому не было дело до маленькой, тонкой фигурки в свободной коричневой рубахе и брюках, недостаточно длинных, чтобы прикрыть последние несколько дюймов босых ног. Со своими взъерошенными, коротко остриженными каштановыми волосами и слегка запачканным лицом, она больше походила на уличного мальчишку, чем на молодую женщину. Наблюдатель, оказавшийся более внимательным, мог бы заметить, что у нее есть все задатки красавицы. Высокие скулы резко сходились к маленькому острому подбородку, в глазах, больших и выразительных, таился живой ум.

В настоящий момент взгляд их был мрачен, поскольку из-за трижды проклятого вемика она потеряла еще одну ночь сна.

Тзигона скинула с плеча мешок и оглянулась вокруг, ища кому бы сплавить его содержимое. Она никогда ничего не держала при себе подолгу. Вещи легко могли предать слишком сроднившегося с ними. Последним, чем она дорожила, была серебряная расческа, и из-за нежелания расставаться с ней она угодила в плен и чуть не погибла.

Ее взгляд упал на преклонных лет женщину, жавшуюся в тени миндаля; ее тяжелая одежда явно с чужого плеча могла защищать от холода даже в холоднейшие зимние дни. Тзигона потянула из мешка длинную накидку из алого шелка.

— Доброго дня тебе, бабушка, — весело объявила она, используя дружелюбное обращение, принятое среди крестьян. — День Леди пришел и ушел.

— Хвала Мистре, — пробормотала старуха, не глядя на нее. — Жуткие толпы. И шум.

Тзигона бросила простое платье на колени женщины. Тонкая ткань скользнула вниз бесшумно как тень. — Бабушка, тебе не нужно случаем? Теперь, после Дня Леди, я не могу его носить. В этом городе слишком много путешественников со странными мыслями насчет одиноких женщин в красных платьях. — В ответ на озадаченный взгляд старухи, Тзигона уперлась руками в бедра и прошлась несколько шагов, с убийственной точностью имитируя покачивающуюся походку шлюхи.

— Эх, где те деньки, — с неожиданной сухой насмешкой заметила женщина. Узловатыми пальцами она ощупала шелк. — Их не вернуть, но и правда, чудный как лягушачьи волосы! Я беру, девочка. И… — добавила она проницательно, — … я не скажу никому, кто может спросить, откуда это взялось.

Тзигона кивнула и двинулась было прочь, но женщина ухватила ее за край рубахи, неожиданно разволновавшись.

— А что звезды, девочка? Звезды Мистры на этом платье, какую удачу они предвещали? Добрую или злую? Учти, я не стану носить дурное предзнаменование.

Тзигона изобразила на лице успокаивающую улыбку.

— Не волнуйся, бабушка. Моя удача осталась такой же, какая и была.

Это видимо успокоило старуху, которая вскарабкалась на ноги и торопливо побрела прочь, прижимая к себе обретенное сокровище.

На сей раз Тзигона нисколько не уклонилась от правды. Магия, словно вода с лебедя, слетала с нее не в силах коснуться.

Крохотные магические светлячки, падавшие с неба накануне празднования Дня Леди, не могли притронуться к ней. Она закрыла глаза и вздохнула, вспоминая, как отшатывались от нее люди, чьи собственные алые одежды сверкали отблесками звезд Мистры, сумрачные выражения на их лицах, обычно приберегаемые для похорон. А какая разница? Нет звезд, нет будущего.

— Ты мертва, — говорили их глаза. — Ты этого еще просто не знаешь.

— Зря торопитесь, — пробормотала Тзигона.

Что ее действительно заботило, в отличии от реакции окружающих, так это ее собственный промах. Она тайком позаимствовала красное платье из местного магазина, чтобы двигаться сквозь толпу, забыв, что случится в конце фестиваля, не задумавшись, как лишенная сияния одежда привлечет внимание вемика, с недавних пор преследовавшего ее.

В этом и заключалась проблема. Ей удалось выжить до сих пор потому, что она ничего не забывала. Таков был непреложный закон ее жизни. Ни одного оскорбления не оставлять безнаказанным. Никакого доброго дела, неважно насколько мелкого или даже ненамеренного, не оставлять без награды. Но истинным временем воспоминаний для нее всегда являлся сон. Иногда, глубоко погрузившись в грезы, она почти могла вспомнить свое истинное имя, и лицо матери.

Сон манил ее, и она пробралась по узким боковым улочкам к одному из любимейших своих укрытий. Она уснула сразу же, как только легла.

Несмотря на усталость, к ней пришли сновидения. Знакомые, жалящие картины и ощущения детства. В них царили сумерки, и поглаживающий словно шелк ночной ветерок с озера Халруаа, заставлявший пропитанный сыростью летний воздух плыть и вихриться как юбки королевы-волшебницы. Особенно приятен бриз был на крышах, с которых открывался вид на город-порт Кербаал. На черепичной крыше припортовой гостиницы девочка и ее мать гонялись за светящимися шарами, кружившими и танцевавшими на фоне вечернего неба.

Многие халруанские дети ее возраста умели творить такие шары, но ее были особенными — горящие как драгоценные камни и почти обладающие собственным разумом, они словно верткие светляки уклонялись от погони.

— Этот! — счастливо взвизгнула девочка, указывая на сверкающую оранжевую сферу — луну урожая в миниатюре.

Мать послушно подобрала юбки и погналась за ним. Дитя смеялось, хлопая в ладоши при виде ускользающего из рук преследователя шара, но ее глаза больше следили за женщиной, чем за игрушкой.

Для нее мать была всем миром. В глазах девочки невысокая, смуглая женщина выглядела прекраснейшей и мудрейшей волшебницей во всем Халруаа. Ее смех был музыкой и чудесной песней, а на бегу длинные волосы струились за ней шелковистой тенью.

К их игре не присоединялись другие дети, но девочку это и не беспокоило. В городе внизу ребятишек заставляли повторить молитвы Мистре и укладывали на ночь под сетками от насекомых. Дочь чародейки редко завидовала им или желала иметь с ними дело.