Плинк – плинк.

На пятый день я обшарила всю камеру, но источника воды не нашла. Звук сделался еще отчетливей.

Плинк – плинк – плинк – плинк.

А шестой ночью рухнула стена. Во всяком случае, я думала, что была ночь и легла спать. Та самая стена, вдоль которой стоял ящик. Меня бы завалило песком, но за миг до обвала я открыла глаза, потому как быстрое, но еще раздельное «плинк – плинк» слилось в сплошное бесконечное «ппплииииинннккк». Теплый плещущийся звук вытолкнул из бурного сна, где я бродила по комнатам без окон, без дверей и звала то Веника, то Пашку, а один раз даже Кирилла. Настойчивый звук ворвался в сон и развеял его самым прозаическим образом. Очень захотелось увидеть ведро, стоящее в углу камеры, и, возможно, что-то добавить к его содержимому. Это спало мне жизнь.

Когда тонна песка обрушилась на кровать, я уже вставала, а потому успела отскочить к противоположной стене, к той, где раз в сутки появлялась дверь. Ящик с песком погребло в долю секунды, желтая взвесь поднялась в воздух, окрашивая все в цвет пыли. Совру, если скажу, что было не страшно. Я прижалась спиной к светлому камню и смотрела, как течет песок, заполняя камеру. Словно меня заперли не в темнице, а в песочных часах.

Теперь я понимала, чем отличаются пески Простого от их подделки. Это как сравнивать поселковый пруд с океаном, утонуть можно и в том, и в другом, но какая разница в масштабе, в мощи, в силе.

Как появилась дверь, я не видела. Меня без слов схватили за шиворот и выдернули из полузасыпанного каменного мешка. И переселили в другой, ничем от предыдущего не отличающегося. Все, что я увидела во время переезда, это часть закругляющегося коридора, стены из песчаника и железные крюки, вбитые в камень на уровне глаз, на которых висели керосинки. Свет был неровный, дрожащий и какой-то тусклый, из людей - двоих мужчин, синеглазого тюремщика и незнакомца, высокого и массивного. На меня второй не посмотрел ни разу. Он запомнился частями: грубоватые черты лица, короткая аккуратная бородка, ежик волос, светлая кожа и часы на вычурном блестящем браслете.

Прежде чем дверь новой камеры исчезла из интерьера, я успела услышать, как один из мужчин сказал другому:

– Перекрытия двух этажей рухнули.

И снова осталась одна.

«Плинк – плинк», — приветливо отозвалась вода из-за стены.

В этой камере я провела две перемены ламп, и история повторилась. Журчание воды и поток песка. После этого был еще третий каменный мешок, который постигла та же судьба. Меня не обвиняли, не кричали, не ругали — со мной вообще не разговаривали. Потом, судя по всему, камеры закончились или оказались заняты постояльцами, но привычный распорядок изменился.

Меня перевели этажом выше, где комнаты были не в пример лучше. Там стояла кровать и даже с бельем, пусть несвежим и серого цвета. Стул, низкий столик с кувшином и тазом, где я с наслаждением умылась. Окон дизайном предусмотрено не было.

«Плинк – плинк», — веселились капли.

Комната не пережила и первой ночевки. Увы. Спальню, где наверняка спали тюремщики, сменила каморка для прислуги.

Плинк – плинк.

Эта не продержалась и нескольких часов.

Терпение кого бы то ни было закончилось. Пришел целитель. Он не представился, но человек, задумчиво рассматривающий содержимое ночного горшка, о да, оцинкованные ведра остались этажом ниже, не мог быть никем иным. Из руки выкачали пробирку крови. К слову, в процессе меня держали двое, а я верещала, как недорезанный поросенок, не от страха или боли, а больше назло. Целитель Простого ухмылялся, хотя мог одним движением руки превратить меня в послушную овечку, но предпочел этого не делать.

– Отпустите! Хватит! Да что вам надо, скажите же, наконец! Пошли вы все! Аааа!

Чтобы я ни говорила, чем ни грозила, чтобы ни обещала все было бесполезно. Они словно не видели меня. И не слышали. Равнодушие иногда пугает больше назначенной к сроку казни. Даже в Юково со мной никогда не обращались, как вещью, сразу повысив в статусе до главного блюда.

С домашними животными обращаются лучше: на них смотрят, даже если потом награждают пинками. А эти меня не видели, не слышали. Я была неодушевленным предметом, возможно, люстрой, чтобы включить, достаточно нажать кнопку на стене, и совсем необязательно задирать голову к потолку.

Кстати о люстрах, их здесь не было ни одной, как и других электрических приборов, как и самого электричества.

Плинк – плинк.

Два раза меня раздевали догола и осматривали. Холодными равнодушными пальцами дотрагиваясь до кожи, заставляя предполагать худшее, а потом давиться слезами унижения в край грязной подушки. Но вещь не вызывала у них сексуального желания. Я снова звала артефакт, представляя, как втыкаю жало в одного из охранников, а он снова не откликнулся.

Плинк – плинк.

К концу недели я получила комнату с окном. Со скупым видом на степь и чахлый кустарник. Но как же великолепен был этот монотонный, лишенный красок пейзаж. Я смотрела на него и ждала. Может, очередного «плинк – плинк», а может, целителя с ножом, и в этот раз прядью волос и куском ногтя дело не ограничится.

Тюремщики были обеспокоены, что чувствовалось в их жестах и голосах. Происходящее в Желтой цитадели мало походило на плановый ремонт со сносом стен и перепланировкой.

Через восемь дней именно в этой комнате, украшенной следящими камнями – артефактами, со мной впервые заговорили. За стеклом завывал холодный ветер наступившей осени. Все лето по внутреннему кругу я провела взаперти.

Я стояла у окна и не могла оторвать взгляда от скудной природы. Ветер пригибал к холодной земле невысокий ломкий кустарник. Вошедший минуту назад мужчина  небрежно развалился в одном из двух кресел. Мне уже доводилось мельком его видеть. Аккуратная бородка, полные губы, черные глаза и серьга в правом ухе в виде кольца на пиратский манер. Возраст, скорее, к пятидесяти, чем к сорока.

– Хочешь жить? – спросил он после раздумья.

По коже от его голоса побежали мурашки и, забравшись куда-то за шиворот, замерли, неприятно холодя спину. Я уже слышала этот голос и вряд ли когда забуду. Голос Вестника Простого и его воля. Шутки закончились.

– Да, – без колебаний ответила я, – Что для этого требуется?

– Если бы я знал, ты бы уже делала. С улыбкой и благодарностью, – он шевельнулся, усаживаясь поудобнее. – Кто-то или что-то разрушает Желтую цитадель. Мы знаем, что это не ты.

– Это радует, – прошептала я.

– Еще раз перебьешь, вырву язык, – спокойно сказал Вестник и продолжил, – Ты жива, потому что Хозяину было интересно посмотреть на наорочи, занимавшую Седого так долго. Теперь, когда его любопытство удовлетворено… – он многозначительно замолчал и скупо улыбнулся. – Приказ о казни уже был отдан, но это безумие добралось до стен цитадели.

Я подняла брови.

– Спрашивай, – разрешил мужчина.

– Безумие?

– Стоп. Формулировка неточна. Что-то разрушает цитадель, ты сама видела. Раньше оно было хаотичным, но после вашего появления упорядочилось и идет за тобой по пятам.

Я многозначительно молчала.

– Говори.

– На вашем месте я бы перенесла магнит для неприятностей в наименее ценную часть замка, в идеале, вообще, за его пределы.

– За его пределами ты бесполезна, – он постучал пальцами по деревянному подлокотнику, – а значит, не нужна. Для человека это смертельно, запомни.

Я открыла рот и закрыла его.

– Мне нравится, как ты слушаешься. Валяй.

– Что может сделать человек такого, чего не смогли ваши маги? Что я должна сделать?

– Ты можешь сидеть тихо и крепко сжимать в ладошках этот камешек. Справишься? – в его руках заиграл искорками черный кристалл с золотыми прожилками.

Считыватель душ, если не ошибаюсь. Неопасный артефакт, если не волноваться о том, где и у кого будет копия вашей души. Он пассивен, взять его в руки и активировать можно только по доброй воле. Никто другой не сможет вложить его в вашу ладонь и получить желаемый результат.