«В мирный сад ворвался ураган…»
В мирный сад ворвался ураган.
Посбивал абрикосы с ветвей.
Растрепал на пригорке тюльпан,
Лепестками осыпал ручей.
Крутит, вертит, уносит вода
Листья, ветки, цветы и плоды,
Видно, буря не любит, когда
На земле зеленеют сады.
Но осенних плодов урожай
Необъятно, бескрайно богат.
Вейся, ветер, бушуй, угрожай, —
Все равно не погибнет мой сад!
Ты с плодами, с цветами, с листвой
По земле разбросал семена.
Нет преграды их силе живой —
Прорастут, лишь настанет весна.
«Ну вот и осень вышла на просторы…»
Ну вот и осень вышла на просторы,
Пылая и светясь на все лады…
Шиповник розовеет у забора,
Желтеют тыквы, снятые с гряды.
Молчит моя давильня… Вдоль карниза
Нанизан красный перец над стеной,
А виноград — янтарный, темно-сизый —
Лежит ковром на кровле земляной.
Сижу на пестром, выцветшем паласе
Под яблоней, что в тень меня звала.
Кругом царит глубокое согласье
Благоуханья, света и тепла.
Пылает солнце щедро и богато.
Ни звука… Только с поля над рекой
Вдруг донесется дальний звон лопаты…
И вновь покой, незыблемый покой.
«Чудесно пировать, чудесно!..»
Чудесно пировать, чудесно!
Не лучше, думаю, в раю.
Как смотрят звезды! Значит, лестно
Попраздновать в земном краю.
Гранатов спелых сок багряный
Мы выжмем в знойное вино.
Пусть эта ночь, как гость желанный,
Пирует с нами заодно.
Весельем шумным ночь украсьте,
Встречайте новый день вином.
Мои товарищи по счастью,
Как хорошо в краю родном!
Сомкнитесь, чаши, с легким звоном
Под переплеск хмельной струи…
Как хорошо нам жить, влюбленным!
Итак, за жизнь, друзья мои!
ВОСПОМИНАНИЯ О МАРИИ ПЕТРОВЫХ
В. Адмони. «Вы запомнились сестрою дальней…»
I
Есть у Марии Петровых строки, в которых она говорит о своей поэзии:
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости…
Но эти строки — неверны. Точнее: и верны и неверны.
Цветаевской ярости у Марин Петровых действительно нет. По есть неизбывная страстность, мощная и покоряющая. За которой подчас проглядывает даже исступленность. Страстность предельно самозабвенной любви. Страстная полнота жизни поистине цельной человеческой души. Исступленная страстность, за которой словно проступает что-то древнее, неудержимое, от века свойственное душам бесстрашных людей, чем-то напоминающее старинную раскольничью безудержность.
Но у Марии Петровых доставало сил, чтобы своей исступленностью — овладеть. Чтобы ввести ее в строгое русло. И рождались стремительно-страстные и вместе с тем твердые и упругие строки, которые никто, прочитавший их, никогда не забудет:
Назначь мне свиданье
на этом свете.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
И ахматовской кротости у Марии Петровых действительно нет. Но есть иная, я бы сказал, потенцированная кротость. Кротость-смирение. По меньшей мере — устремленность к смирению. В сонете «Сквозь сон рванешься ты…» об этом сказано прямо:
Зачем проснулась ты? Твоя душа мертва.
Смирись перед немой, перед последней бездной…
И разве не смирение слышится в строках;
Одна на свете благодать —
Отдать себя, забыть, отдать
И уничтожиться бесследно.
И словно об этом же говорит строка:
Что делать? Душа у меня обнищала.
Но самое главное, может быть, в том, что и ахматовской кротости и смирению Марии Петровых верить на слово нельзя. Это лишь пласты — притом, пожалуй, одни из самых внешних пластов — многослойной поэзии Анны Ахматовой, многослойной поэзии Марии Петровых. Потому что и здесь и там за кротостью и смирением скрывается не слабость, а сила — непреклонная твердость души.
У Ахматовой, впрочем, и сама кротость, как она звучит в первых ахматовских сборниках, не лишена лукавства. Светлые глаза опущены. Но слышится легкая усмешка. А за нею стоит гордость. И речь идет уже о «молитве губ моих надменных». Это в 1913 г. А в 1921 г. Ахматова пишет:
Тебе покорной? Ты сошел с ума!
И в этом был залог той неколебимой твердости, с которой Анна Ахматова прошла сквозь свою жизнь.
Но гордость и твердость стоят и за смирением Марии Петровых при всей предельной самозабвенности ее чувства. А может быть, именно из-за этой предельности. В своей крайней крайности смирение смыкается здесь со страстью: страстное смирение.
Вот что говорит она о себе-поэте в своих ранних стихах:
Ты будешь любоваться тенью,
Отброшенною от стихов, —
Не человек и не смятенье:
Бог, повергающий богов.
Гордостью, в почти лермонтовском соединении с задыхающейся страстностью, живет поэма «Карадаг».
А в более поздних стихах есть такие строки:
Ты видишь — сил влюбленных много.
И еще такие:
Не зря, не даром все прошло,
Не зря, не даром ты сгорела.
Коль сердца твоего тепло
Чужую боль превозмогло,
Чужое сердце отогрело.
Но довольно. Не будем больше говорить о поэзии Марии Петровых, отталкиваясь от творчества других поэтов. Ведь это был только путь к тому, чтобы в споре с самой Марией Петровых увидеть всю широту ее поэтического дарования.
