Эринджер вновь соглашался. Но думал он сейчас о другом.

Он представил себе, как после операции один из этих людей подходит к нему и говорит: очень жаль, но спасти вашу дочь не удалось — и замолкает, потому что не знает, что сказать дальше. Вероятно, Эринджер скажет в ответ: благодарю вас, вы сделали все, что могли, вознаграждение будет получено в полном объеме. Нет, не «вероятно», а точно.

Но дело будет в другом. Именно в этот момент его отцовский долг окажется выполнен, выплачен полностью, до конца. Больше не надо будет ни о чем думать. И не надо будет ненавидеть себя. Он сделал все, что мог.

Наверное, это будет облегчение. Да, пожалуй.

И в этот момент Эринджер поймал взгляд того лейтенанта «Паладинс» — как его? Правильно, Санберна. Санберн смотрел прямо ему в глаза и Эринджер понял: наемник тоже напряженно думает о чем-то, совершенно не имеющем отношения к операции.

— ...И последнее. Эвакуация. Эвакуация производится вот через этот узкий пролив, катерами. На нашем берегу уже стоит автотранспорт и передвижной госпиталь.

Пролив и впрямь был настолько узким, что Эринджер не удержался и спросил:

— А почему прямо через него и не высадиться?

Феррет явно ждал этого вопроса. Картинки на стене сменились:

— Смотрите. Вот это съемка берега с БПЛА. Обычная фотография. Ничего не видно. А вот это — такое же фото, но в инфракрасном спектре, зимой. Видите? Вот эти пятна — замаскированные доты. Если пытаться высадиться здесь, начнется такое, что сектор Омаха-Бич рядом не валялся. И с воздуха в эти доты очень тяжело попасть. И не всякий боеприпас их возьмет. Но на атаку с тыла они не рассчитаны. Чего мы боялись, так это того, что пролив минирован. Но вроде все чисто.

Он посмотрел Эринджеру в глаза:

— Поясню свою мысль еще раз. Оборона прочная, но не неприступная. Просто для того, чтобы ее взломать и не понести при этом неприемлемых потерь, нужна слишком сложная и дорогостоящая операция. Раньше такую операцию мы себе позволить не могли. А теперь, благодаря вам и другим джентльменам, можем. И делаем.

— Когда начало? — Эринджер задавал этот вопрос уже несколько раз и получал уклончивые ответы.

— Сейчас. Нам только в летную форму одеться.

И Эринджер усмехнулся при мысли о том, что они даже ему самому не очень доверяли, ознакомив с деталями лишь в самый последний момент.

Скайларк сидела в кабине Слишком Мертвого, фонарь был еще поднят. Штурмовикам предстояло взлетать в последнюю очередь.

Первыми пошли истребители, четверка Санберна: Мэри Джейн, МиГ-29 Кондора и два F-16 из группы «Хаунд Догз». Скайларк видела их взлет: форсаж был необязателен, но все же, отрываясь от полосы, они ненадолго включили его, словно салютовали. Бледно-голубые конусы пламени под серым небом, грохот, от которого вздрогнули стекла. Истребители, резко набирая высоту, скрылись из виду почти что сразу.

И она вспомнила этот разговор.

— Подожди. Вот так тебе будет удобней.

Их пальцы соприкоснулись и Скайларк мягко передвинула руку Санберна на черном цевье МР5:

— Видишь?

Санберн, стоя на колене, мягко нажал спуск. Грянула резкая, короткая очередь — три выстрела.

— Вот, уже лучше. Все три в яблочке. Что ты улыбаешься?

— Чувство какое-то... странное, — Санберн посмотрел на оружие в своих руках. — Не знаю, как сказать.

— Если хочешь, можешь рассказать мне о смысле жизни.

— О каком смысле жизни?

— Ну ты же собирался. Тогда, у Селима.

— А, ты об этом... — Санберн встал и положил пистолет-пулемет на стол. — Ну, в общем, насчет смысла жизни я не знаю, я просто могу рассказать об одной... картинке, что ли, которую я видел. Не уверен, что здесь речь идет о смысле жизни. Но рассказать могу.

— Расскажи.

— Это было лет, наверное, шесть назад. Нет, вру, пять. Мы должны были нанести удар по одной нефтяной платформе. Персидский залив. Требовался точный удар, а ПВО там была прочная и давить ее было нечем, да и влетело бы в копеечку. Поэтому бить надо было издалека. Сил хватало и мы решили применить четыре F-15E с бомбами GBU-15. Бомбы несли только два, еще две машины были с чистой загрузкой «воздух-воздух». На случай чего.

Скайларк кивнула.

— Платформа была ближе к северной части залива, на иранской стороне. А наша база — на аравийской и ближе к югу. Но мы, по ряду причин, решили не пересекать залив тупо по диагонали, — Санберн сделал быстрый жест рукой, — а сделали крюк. Нам пришлось долго лететь над Аравийской пустыней...

И тут он надолго замолчал. Он то бросал взгляды на Скайларк, то разглядывал оружие, лежащее на столе и начинал медленными, очень аккуратными движениями выставлять в ряд рассыпанные патроны, то задумчиво глядел за огневой рубеж, на ряд мишеней.

— Просто сложно подобрать слова, — сказал, наконец, Санберн с легкой улыбкой. — Такие вещи... их нужно видеть самому, рассказывать сложно.

И замолчал опять, а Скайларк смотрела на него.

— Наверное, дело в том, что ночь была очень тихой, очень ясной и светила полная луна. И мы шли вторыми в строю пеленга.

Неожиданно я увидел, что пустыня под нами светится. Нет-нет, ничего необычного. Она всегда так светилась. Но вдруг я начал видеть этот свет. И понял, о чем писали старые летчики, побывавшие там же, где я был сейчас. Пустыня с тобой говорит. Пустыня скрывает в себе сокровища. Их тоже нужно увидеть.

Я подумал: так было тысячи лет. Наверное, наши машины здесь — полная дикость, жуть, оскорбление вечности. И посмотрел на ведущего.

Почему-то луна не освещала нас. В лунном свете, в свечении пустыни, в темно-темно-синем бархатном звездном небе наши машины были видны, как резкие силуэты; их словно вырезали из черной, по-настоящему черной бумаги. И, не поверишь, если что и дополняло картину, если что и было с ней в гармонии, то вот эти три черных тени по бортам от меня. А в моей кабине светились индикаторы, подсветка шкал, по дисплею справа пробегала линейка радара... Мой самолет был не менее важен, чем пустыня, он был вместе с ней, делал еще прекрасней. Ведущий сбросил подвесные баки, я видел их сначала на фоне неба, а уже потом в этом призрачном сиянии; я следил за ними, пока они не растворились в нем до конца и тут понял уже точно: в этой картине не было ни одной лишней детали; и мы, и наши машины, и пустыня, и небо находились в абсолютной гармонии.

Санберн сделал паузу, чтобы прикурить и, пыхнув дымом, заговорил уже совсем другим тоном — хорошо знакомым Скайларк, суховатым, даже с заметной ноткой иронии:

— Оставалось лишь понять, что все это значило. Если я в чем и был уверен, так в том, что получил способность видеть эту картину, это единство всего не просто так. Ты знаешь, что я не верю в бога. Если бы верил, то, разумеется, решил бы, что в этот момент бог говорил со мной. Вот такой у него язык, и это совершенно правильно. Потому что заговори он, так сказать, в речевом режиме — и тебя можно вязать полотенцами. Но конечно, это был не бог. С собой говорил я сам. И я, разумеется, был избранным. Просто потому что кого попало в F-15 не пустят.

Собственно, все. Мне это показали, я это увидел... Осталось понять смысл.

Скайларк хотела что-нибудь сказать, но спросила лишь:

— Вы применяли GBU-15 ночью?

Она мгновенно осеклась и подумала, что сейчас Санберн рассердится и больше уже не будет говорить с ней о том, что действительно его волнует.

Но Санберн лишь рассмеялся и обнял ее, а потом сказал:

— Ну, как я уже говорил, ночь была очень светлая и лунная. Это во-первых. Во-вторых, цель была не такой уж и маленькой. Никто не требовал, чтобы я попал этой штуковиной, скажем, в окно здания.

— Ты был оператором?

— Ага. У меня на F-15 налет небольшой, всех нюансов не знаю. Но зато на F/A-18 мне приходилось применять бомбы «Уоллай»; разница есть, но принцип в точности тот же. Так что посадили меня в самолете в заднюю кабину. Почему, собственно, я и имел в этом полете столько возможностей смотреть на мир, просто смотреть. Ну и в-третьих, сам сброс был очень хорошим. Компьютеры компьютерами, а рука у моего пилота была твердая. Корректировать пришлось немного. Нацелил ее прямо под вышку, чтоб уж точно все к чертовой матери разнесло... Да, света в телекамеру попадало меньше, картинка на дисплее мутноватая была. Но все вполне приемлемо.