Теперь группа начала распадаться, и Довеску стало легче дышать. Он встряхнул головой, чтобы прояснилось в мозгах, и поспешил встать между двумя дамами и дверью.

— Погодите, любимые мои. Есть тонкое различие между восхитительной непосредственностью и глупостью, и вы двое как раз собираетесь перейти эту грань.

— Не пытайся помешать нам. Я никогда не отступаю от задуманного.

— Точно, — кивнула Ирина. — Я сто лет ее знаю.

— Вы что, спятили? — воскликнул Довесок. — Милые дамы, вы не можете выскочить из дома в чем мать родила.

Авдотья вспыхнула.

— А почему нет? Разве мы не приятны взору Господню? Или в наших телах есть что-то постыдное или несоразмерное?

— Конечно же, нет! Но безусловно вопрос одной только температуры…

— Нас согреет наша добродетель.

— Но, баронесса, — отчаялся Довесок, — если вы будете обнажены, как люди поймут, что вы благородного происхождения?

Баронесса Лукойл-Газпром замерла.

— А ведь верно. — Она щелкнула пальцами, привлекая внимание ближайшего сервиля. — Дай мне зеленый шелк с малиновыми жемчужинами, — приказала она.

— А меня, — сказала Ирина, — облачи в мою клонированную кожу.

Сервиль отправился в гардеробную и вынырнул сначала с переливчатым платьем, а затем с нарядом точно того же сливочного оттенка, что и собственная кожа Ирины. Без единой эмоции он принялся одевать двух дам.

Довесок, не намеренный покидать безопасную квартиру до утра, выбрал полуночно-синий халат, расшитый красно-золотыми жар-птицами и отделанный кружевом на манжетах и лацканах. Наряд столь мужественного покроя обычно предназначался, подумалось ему, для мужа баронессы. Но Довесок не сомневался, что благородный джентльмен, будучи столь широких взглядов, что готов делиться нежнейшими ласками своей супруги (по крайней мере, в свое отсутствие), проявит щедрость и по части гардероба. Поэтому он накинул халат и затянул пояс.

Первый гость покидал прихожую, с трудом справляясь с шинелью. Он прыгал на одной ноге, натягивая ботинок. К тому моменту, когда Ирина и Авдотья были полностью одеты, почти вся компания уже исчезла за дверью.

Довесок побрел обратно к окну. Процессия находилась лишь в квартале от них и заполняла улицу. Казалось невозможным, чтобы во всей Москве обитало столько людей. Однако их число росло. Он видел женщин, выбегающих на улицу босиком, и мужчин со штанами в руках. К шествию присоединялись не только участники оргий. Захваченные возбуждением родители и няньки бросали свои жилища, оставляя детей в замешательстве таращиться в окна. Мир словно подменили — повсюду мелькали птицеголовые существа, а люди будто превратились в гоблинов.

Гедонисты высыпали на улицу, и Довесок увидел сервиля баронессы, который накидывал шарф на голову своей госпожи. Она бросила через плечо острый проницательный взгляд. Вероятно, она заметила Довеска, но она явно не догадывалась о том, что он сам пристально наблюдает за знатной хозяйкой. В комнате царил полумрак, и Довесок на всякий случай принял самую непринужденную позу.

Затем он медленно развернулся, зевнул и почесался так, как ни один приличный мужчина при женщине не сделает. Краем глаза он заметил, как служанка с отвращением мотнула головой и заспешила прочь. Однако она не присоединилась к шествию, а направилась в противоположную сторону, к особняку Хортенко.

«Итак, — подумал Довесок, — среди домочадцев баронессы есть шпион. Что ж, этого следовало ожидать». Однако дольше оставаться здесь он не смел.

Он должен влиться в толпу черни.

В дверях баронесса как раз милостиво напутствовала последнего гостя.

— Ах, Довесок, — промурлыкала она, с оттенком мудрой печали. — Не соблаговолите ли сопровождать нас?

— Вам стоило только попросить, прекраснейшая. Пока я одеваюсь, велю подать карету к дверям.

Вот так сэр Блэкторп Рэйвенскаирн де Плю Пресьё, посол Византии, уроженец Америки и законопослушный гражданин Земель Западного Вермонта, присоединился к революции.

Таверны и бордели Замоскворечья плясали. На улицах жгли костры, везде гремела музыка.

— Здесь. — Генеральша Магдалена Звездный-Городок указала на самый оживленный дом терпимости.

Бросив поводья солдату, мобилизованному по дороге, она поднялась на крыльцо и толкнула дверь. Зоесофья последовала за ней, а барон остался снаружи — караулить и разведывать обстановку.

Хозяйка борделя, внезапно оказавшаяся лицом к лицу со статной рыжекудрой Магдаленой, потерла ручки и залебезила:

— Какая честь! — воскликнула она. — Любая из наших девочек ваша, сколько захотите! Бесплатно, разумеется.

Генеральша сбила ее на пол.

— У вас и у ваших «девочек» десять минут, чтобы освободить здание, или я заколочу двери и спалю гнездо разврата дотла вместе с вами. Сколько у вас солдат?

Мадам поднялась на ноги и поглядела на Магдалену со смесью обиды и невольного восхищения, дескать, один профессионал уважает другого, но и мы не лыком шиты.

— Если вы не расставили часовых у парадного и черного входа, прежде чем войти, — то ни одного, — ответила она. — Девчушка на верхней площадке лестнице, сомневаюсь, что вы ее вообще заметили, стояла на шухере. Все ваши пташки упорхнули.

— Тридцать лет в армии, — заметила генеральша, ни к кому конкретно не обращаясь, — и эта гражданская думает, что я не знаю, как брать бордель. — Затем она рявкнула на мадам: — Ну? Собирайте своих шлюх.

Бандерша позвонила в колокольчик и крикнула:

— Живо, девочки! Все как одна! Или потеряете работу! Захватите уличные тряпки — одеться сможете в гостиной.

Через перила на верхней площадке уже выглядывали женщины в свободных сорочках. Они сразу же бросились обратно в комнаты, тогда как другие с перекинутыми через руку платьями промчались мимо. Каждая из них безмятежно улыбалась от внутреннего присутствия Божества.

Кроме одной женщины, которая не потрудилась захватить приличную одежду. Она застыла, гордо обнаженная, демонстрируя присутствующим кожу в полоску, как у зебры. Ее маменька явно предвидела, где застрянет дочка, и заранее заплатила за генетическое вмешательство, долженствовавшее повысить ее статус. Глаза женщины пылали темным огнем. Божество, которому молилась она, было явно более жестоким и прагматичным, нежели у ее товарок.

— Людмила! Почему ты раздета? — крикнула мадам.

— Рубли текут как вино, — ответила та низким и хрипловатым голосом. — Ради меня опустошали бумажники. Мне стоило только попросить. — Она небрежно ухватилась за балясину с подножия лестницы и вырвала ее. Полетели щепки. Вскинув балясину над головой, как дубину, она произнесла: — Кто посмел распугать клиентов?

— Я, — изрекла генеральша, прицелилась из пистолета и выстрелила Людмиле прямо в голову.

Шлюхи завизжали.

Стоя над телом Людмилы, генеральша Звездный-Городок обратилась к потрясенным девицам:

— Дело серьезное. Каждый москвич, знает он или нет, ныне находится на военном положении. Значит, что любой, не подчинившийся приказу офицера в форме, может быть без долгих рассуждений казнен. Вам ясно?

Последовали кивки и бормотание.

— Хорошо. Теперь ты и ты, — она наугад ткнула пальцем в двух девок, — возьмите труп, спрячьте его в комнате и заприте дверь на замок. Затем принесите ключ мне.

Внезапно в дом терпимости вошел барон Лукойл-Газпром. Он взглянул на мертвую, но никак это не прокомментировал.

— У нас тридцать мобилизованных, — доложил он генеральше. — Еще одного мы взяли на входе сюда. Он пьян, но небольшая пробежка быстро его протрезвит.

— Неплохо для начала. Поделите их на четыре отряда. Можно использовать их для рейда по другим борделям.

Зоесофья откашлялась.

— Если барон не против, конечно.

— К черту протокол! Это единственное разумное действие, и медлить нельзя.

На лице у барона расцвела улыбка. Похоже, его позабавила мысль о двух женщинах-соперницах. Но вслух он сказал:

— Хороший совет никогда не помешает. Я принимаю его.