— Дело хлопотное, — вздыхает он.

— Я буду вам помогать, — говорю я.

— Какой из тебя помощник, — он машет рукой. — Ты лучше помогай, кому делать нечего. А тут головой соображать надо. Вот сразу вопрос встает: где замок искать?

— Разве на складе замков нет? — говорю я.

— У вас, молодых, все просто получается. Сломал вещь — и море по колено. Мол, поставят новую. А склад — это тебе не дойная корова. Такую дефицитную штуку за милую душу не получишь. Вот что прикажешь делать?

Я молчу. Все ясно, старик на чаевые намекает. Значит, Вадим прав. Только черта с два он от меня получит. Подумаешь, нашел дефицитную штуку. Корабли в космос запускаем, а тут из замка проблему делает. На одной свалке их полным-полно.

— А хотите, я найду вам сразу полдюжины замков? — говорю я.

Фрол Романович оторопело смотрит на меня. Потом на его продырявленном оспой лице проступает улыбка.

— Дорогой мой, я и сам знаю, где разыскать замок, — говорит он нараспев.

— Значит, вы к утру замок поставите?

— Будем стараться, — обещает Фрол Романович.

Я иду к своей машине, облокачиваюсь на багажник и достаю блокнот. Вырвав оттуда лист, пишу своему сменщику:

Записку я кладу за козырек от солнца. Это наш секретный почтовый ящик. У каждого водителя есть свой тайник, куда он прячет депешу для сменщика. Ведь мы не видимся неделями, и нам без записки порой нельзя. Иногда там всего три слова: «Все в порядке». Или одно: «Позвони».

Потом я сдаю деньги. Кассирша Нина Зеленина, постучав на счетах, вскидывает на меня острые соболиные глаза.

— Что-то не густо, Алеша. Ты, наверное, влюбился? Жаль, жаль. А я собиралась пригласить тебя летом в Пицунду.

— Нина, нецелованных не трогать! — Сзади раздается бас Аркадия Занегина, и через мое плечо в окошечко просовывается его волосатая рука.

Нина вызывающе потягивается:

— А что, может быть, в самом деле наш Алеша невинный?

Мои щеки сразу обдает жаром. Такие разговоры всегда меня вводят в краску.

— Хватит на зеленых заглядываться, — говорит Аркадий. — Ты лучше отвечай, когда пригласишь на свадьбу?

Зеленина улыбается одними глазами. У нее красивые глаза. Темно-карие, с рыжими светящимися огоньками вокруг крупных зрачков.

— А я замуж не собираюсь, — отвечает она. — Это старо, как любовь. Теперь в моде мужья на общественных началах.

Выгребая из кармана деньги, Аркадий уточняет:

— А женатые в такие общественники годятся?

— Не обязательно женатый — обязательно богатый. Не обязательно красивый — обязательно с машиной… А еще играют роль скрытые достоинства, которые у Алеши, по-моему, есть.

На этот раз у меня начинают гореть даже кончики ушей. Я надвигаю шапку на глаза и, не прощаясь, отхожу от кассы.

Аркадий догоняет меня на лестнице.

— Вот, черт побери!.. — басит он. — Попадись такой в лапы. Нет, деньги всегда калечили людей.

— Откуда у Зелениной деньги? Она небось рублей семьдесят получает.

— Алеша, ты чист и наивен, как месячный котенок. Не видишь, что делается под собственным носом. Скажи, ты сколько сегодня денег привез?

— Двенадцать семьдесят. А что?

— Так, так. А вспомни, сколько Зелениной сдал?

— Двенадцать восемьдесят.

— Зачем же ты гривенник послал?

— У меня не было мелких монет.

Аркадий победно поднимает волосатый палец и говорит:

— Вот и я про это толкую. У меня тоже не всегда в ажуре. Но деньги государственные, меньше не дашь. А больше — пожалуйста. Все равно сдачи не получишь. Нина раз красивой ручкой — и смахнула лишние монетки себе в стол. И так с каждым. Вот у нее и набегает тридцатка за две смены. Теперь посчитай, сколько она в месяц имеет.

— Что чужие деньги считать.

— Они не чужие, а наши. Зеленина на эти деньги своих любовников на курорты таскает. Самолетами. Ты, конечно, тоже можешь отличиться. Я видел, как она перед тобой выламывалась.

— Я не альфонс.

— Эх, котенок, начитался литературы… А ты смотри жизни в глаза, в самые зрачки.

Тут из проходной парка выходит директор. На нем черная шапка-москвичка, короткое пальто с поясом, узкие хорошо отглаженные брюки. Сам он прямой и тонкий и, если бы не седые виски, его можно было принять за студента.

Поздоровавшись с нами за руку, директор обращается ко мне:

— Рябинин, а я тебя вызывал. Разве механик не говорил?

Я стою огорошенный. Зачем это я ему понадобился? И механик ничего не сказал. Наверное, хочет устроить разгон. Ведь я третий месяц не привожу плана.

— Если на свидание не торопишься, заходи прямо сейчас.

— Мне все равно, — говорю я осевшим голосом. И, растерянный, шагаю рядом с директором.

Вокруг нас, как назло, шныряют шоферы, механики, техники. Все бойко здороваются с директором. Николай Иванович почти каждому что-нибудь говорит: «Кузов уже заварили», «Аккумуляторы все привез?»; «Почему ведомости не забираете? Еще вчера подписаны». «Передайте Зайцеву, ему завтра с утра в автоинспекцию».

Я иду с опущенной головой, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Я ведь не главный инженер и не парторг парка. Каждому понятно, почему это я вышагиваю рядом с начальством и что меня ждет впереди.

В небольшой приемной директора вовсю стрекочет на машинке секретарь Пуля. Подстриженная под мальчишку, черная, горбоносая, в темно-синей куртке с нагрудными карманами, она похожа на озорника-ремесленника. Эта самая Пуля недавно закрыла Игоря в собственной ванной, вызвала «скорую помощь» и сказала, что он бешеный. Игоря, конечно, тут же отпустили, но к Пуле он больше не пристает и в гости к себе не приглашает.

— Николай Иванович, вам из Моссовета звонили, — говорит Пуля, а сама косит хитрые глаза на меня. Она, видно, догадывается, что Игорь рассказал мне про случай с ванной.

— Хорошо, — кивает Николай Иванович и пропускает меня первым в кабинет.

Раньше я не бывал в кабинете директора, как-то миловала судьба. И первое, что мне бросается в глаза, — это широкий красный ковер. У нас в колонне так часто склоняют слово «ковер», что я теперь смотрю на него с каким-то испугом. Кажется, вот-вот директор нажмет тайную кнопку, и тотчас из-под пола выскочит пара великанов и начнет на этом ковре мять и ломать мои ребра.

— Садись, — Николай Иванович показывает на серое кресло.

Теперь я замечаю, что в кабинете кроме ковра еще столы, стулья, два мягких кресла и два телефона. А на окне стоят цветы, кажется, глоксинии. Я опускаюсь в кресло и начинаю разглядывать свои туфли.

Директор пододвигает ко мне пачку «Казбека».

— Куришь?

— Спасибо, — говорю я. — К сигаретам привык.

— Тогда угощай и меня. От папирос что-то язык стал шершавый… Надо бы совсем бросить курить.

Я кладу на стол пачку «Новости».

Пуская вверх струистые кольца дыма, Николай Иванович смотрит куда-то вдаль, мимо меня. Взгляд у него задумчиво-мечтательный. Без шапки он похож теперь на ученого или художника.

— Ну, как живешь? — Он берет карандаш и что-то пишет на календаре. — Братишка часто двойки приносит?

— Бывает, но редко, — говорю я и удивляюсь, почему это он начинает так издалека.

— А отец знает, что вы остались одни? Или он вам не пишет?

— Знает. Недавно перевод прислал, но я отправил обратно.

Николай Иванович откладывает карандаш и задумывается.

— Вот это, пожалуй, напрасно, — говорит он, немного помолчав. — Ты, Алеша, человек уже взрослый. Разве вы виноваты, что у матери с отцом жизни не получилось. Всякое бывает. Поживешь подольше, поймешь. А помощь вам сейчас не помешает.

Мне сразу вспоминается мама, которая с темна до темна пропадала в мастерской. Мама старалась побольше заработать, чтобы я мог закончить дневную школу. Она себе отказывала, а нам с Борькой все покупала. Мама была слабая и то не хотела принимать подачки от отца, который бросил нас, когда Борьке еще не было и года. А неужели я, такой здоровый, не могу прокормить себя и брата?