Всю последнюю неделю Люся бог знает как нервничала: ей вот-вот надо было отправляться в подмосковный совхоз на уборку, а мать с отцом почему-то к ним не ехали. Она вполне допускала, что хилая здоровьем мать так некстати заболела и отец, конечно, не может оставить ее одну. Но в таком случае что мешает им поскорее написать сыну, хотя бы в письме сказать ему свое родительское слово? Неужто они по своей деревенской серости никак не поймут, что медлить тут опасно. Ведь Дмитрий давно уже потерял голову, Люся не помнит такого дня, чтобы брат не виделся с этой девкой. Он теперь, как любознательный школьник, бегает с ней по музеям, зачастил в театры; он, ни капли не стесняясь, звонит ей по телефону, прямо при сестре говорит этой пустышке до неприличия нежные слова. А не так давно Дмитрий уезжал за город с ночевкой, и когда она накануне у него спросила, кого это он собрался везти на лоно природы, то брат, совсем не таясь, спокойно ответил: «Катю».

И вот за день до своего отъезда Люся решилась поговорить с ним начистоту. Едва Дмитрий вернулся из больницы и поужинал, она села в низкое кресло, что стояло возле письменного стола, рядом на пол поставила керамическую пепельницу и закурила. Дмитрий, который ругал сестру, если видел ее с сигаретой, и на этот раз сказал недовольно:

— Все-таки некому бить тебя, Людмилка… Почему ты всегда копируешь с подруг самое плохое?

Сестра с обидой поджала губы, ответила:

— Не винить меня надо… Ты как старший брат лучше узнал бы, отчего это курить я вдруг стала.

Дмитрий с тревожной пристальностью посмотрел на сестру, пытаясь понять, то ли нарочно она, как всегда, казанской сиротой прикидывается, то ли в самом деле стряслось с ней что-то неладное. Ему вспомнилось, как он несколько дней назад, выбрасывая мусор из пепельницы, увидел там недокуренные американские сигареты. Он сразу догадался, что Жора Кравченко бывает у них, когда Люся одна остается дома, и это его возмутило. Вечером Дмитрий попробовал отругать сестру, но она, как ни странно, тотчас обвинила его во всех грехах: и что в ее личную жизнь лезет, и что домострой проповедует, и что не хочет счастья родному человеку. И он сейчас подумал, у сестры, видимо, какие-то неприятности с Жорой, от него ведь всего можно ожидать.

— Я понимаю так, что тебя кто-то обидел, — рассудил Дмитрий и вздохнул: его в последнее время все больше огорчало поведение сестры.

— Ты на верном пути, — заговорила Люся, по привычке сильно растягивая слова. — Меня обидел, к сожалению, родной брат. Скажи, пожалуйста, почему ты ведешь себя как мальчишка, не думаешь о своем будущем? Какой это умный человек пройдет мимо Инги откажется от такой партии? Ведь тебе сразу будут открыты все двери в жизни, ты станешь доктором наук, лауреатом, а потом академиком. Со своим положением Инге доступно из дурака сделать видного человека, а тебя с твоими способностями она в два счета вознесет до небес…

Слушая сестру, Дмитрий видел, что ничего почти не осталось в ней от той скромной девчушки с плотной светлой косой, той Людмилки, которая лишь всего два года назад робко переступила порог городском квартиры и, стыдясь садиться вместе с соседями в лифт, первое время поднималась пешком на шестой этаж. «Я ведь не знаю, о чем с ними говорить, — объясняла она ему. — А ехать рядом с человеком и молчать как-то неловко». Но потом Люся скоро пообвыклась, перестала дичиться соседей, завела себе подруг, знакомых. Дмитрий этому обрадовался, поскольку видел, сестру поначалу пугал и подавлял огромный город, а ему самому некогда было всюду водить ее за руку. А теперь он жалел, что из-за своей диссертации да излишней занятости в больнице недоглядел за сестрой, не заметил, когда ей, дочери потомственных крестьян, чьи руки и поныне не знают передышки ни в будни, ни в праздники, успели вбить в голову столь ложные взгляды на жизнь. Вот она с какой-то пугающей раскованностью сидела перед ним, закинув ногу за ногу, манерно держала на отлете руку с дымящей сигаретой, и во всем ее облике, начиная от стрижки под принца или еще черт-те знает под кого и кончая туго обтянутыми джинсами, нарочно застиранными на коленках, было столько чужого, наносного, непонятного…

— От кого ты набралась такого, что с тобой делается? — спросил Дмитрий, садясь в рабочее кресло, которое стояло по другую сторону письменного стола. — Ты же выросла в трудовой крестьянской семье и поначалу нас радовала, а теперь прямо на глазах меняешься все к худшему…

— Зато ты сохраняешь статус-кво, — перебила его Люся и усмехнулась, затягиваясь сигаретой. — Время вовсю катит вперед, а ты стоишь на месте, как утес, и ничего не замечаешь. Счастье ломится к тебе в дом, но ты закрыл дверь на засов, гонишь его прочь. Разве не глупо это?.. Скажи?.. Надеюсь, тебе известно, какие у Инги связи в медицинском мире из-за отца, отсюда можешь представить, что ждет тебя и в том и в другом случае.

Дмитрий тоже закурил, взял с пола пепельницу, поставил ее на письменный стол, потом спросил:

— Ты помнишь, как отец дал тебе деньги на велосипед, а ты его не купила?.. Я учился тогда на пятом курсе, был ну совсем без денег и, получив твой перевод, веришь, расплакался. А сейчас вот опять хоть плачь: не стало у меня той бескорыстной и милой сестренки. Как жаль, что с каждым днем в тебе все меньше и меньше остается, я же это вижу, от прежней Людмилки. Тебя уже каким-то Люсьеном зовут, и ты, глупенькая, радуешься этому.

— Что жалеть о былом, — Люся спокойно поправила сползавшие на лоб волосы. — Что говорить, наивная росла, не знала настоящей жизни, широк ли в деревне мир… А здесь у меня словно второе зрение открылось. Я только удивляюсь, что ты ничего вокруг не видишь, живешь каким-то слепцом. Вон Жора рассказывает, один его знакомый жену с ребенком бросил и на дочке известного композитора женился. А сам этот зять, оказывается, страшнее гориллы: морда огромная, подбородок до пупа достает, уникально картавый — ни одной буквы не выговаривает, а руки такие длинные, что идет он и пятки ими чешет. И представь себе, новоиспеченного зятя за каких-нибудь полгода уже в артисты вывели — интермедии исполняет. Жора говорит, выйдет на сцену и только рот откроет — в зале сразу хохот: публика думает, что он так здорово картавого изображает. Вот видишь, как люди в наше время женятся. Зато я и говорю, что другой бы на голове ходил от счастья, если б Инга его выбрала. Ведь ты знаешь, она и красивая и умная, а не какая-нибудь шизофреничка. Жора абсолютно прав: такой пары ищи — не сыщешь.

— Опять ты за свое: «Жора говорит… Жора говорит…» — с досадой сказал Дмитрий. — Ну к чему ты меня злишь?

Люся округлила свои серые глаза с едва заметной косинкой, которая придавала им выражение постоянной загадочности, искренно удивилась:

— Боже мой, он еще злится!.. Неужели ты думаешь, я хочу плохого своему родному брату? Ты все считаешь меня несмышленышем, глупой девчонкой, а я давно уже не такая, я в чем-то, может быть, больше тебя понимаю. Я знаю, ты любишь независимость, решил сам себе прокладывать дорогу. Все это на словах выглядит красиво. А на деле, учти, в одиночку ты ничего не добьешься, ты навсегда засохнешь кандидатом, это будет твой потолок. Разве ты не видишь, что люди сейчас идут к своей цели группами, а не то и кланами… Они, как танки, подминают под себя вот таких одиночек, никому не нужных идеалистов, какие бы вы талантливые ни были. Это правда, пойми, а не моя выдумка…

— Мне такая правда не подходит, — оборвал ее Дмитрий. — Я не хочу, чтобы кто-то открывал мне двери в жизни, выбирал меня как вещь…

— А ты не торопись, хорошенько все обдумай и взвесь, чтобы потом не жалеть, — посоветовала Люся.

— Я давно уже все обдумал и решил.

— Ты хочешь жениться на своей девке?

— Разумеется.

— Нет, нет!.. — закричала Люся с непонятной злостью и вскочила с кресла, заметалась, забегала по комнате. — Ни за что!.. Ты никогда не приведешь ее сюда!.. Я не позволю тут хозяйничать твоей парикмахерше. Я сама не собираюсь век в девках сидеть. Вот завтра приведу себе мужа, и как мы будем жить в этой малогабаритной квартире?..