— Кто фингал подвесил?.. Небось жена?..

Костричкин обернулся: перед ним стоял, часто моргая черными глазками, низенький, плюгавенький мужичок, грудь которого была всего-навсего с хороший крестьянский кулак.

— А твое какое дело? — нарочно позлее рыкнул Костричкин. — По зубам схлопотать хочешь?.. Ну-ка пошли, пошли в кусты!..

Мужичок перестал моргать, сказал простодушно:

— Извини, не хотел обидеть… Я это по доброте своей…

— Я так извиню, что свое имя не вспомнишь! — входя в роль, закипал Костричкин и руку протянул, чтобы схватить за горло плюгавенького.

Но тот неожиданно присел и кузнечиком скакнул в сторону, спрятался за девушек, стоящих вблизи, и уже оттуда обидчиво пропищал:

— Во народ пошел… Космические шизофреники…

Костричкин чуть пробежал за ним, да где там, его и след уже простыл, Легче было иголку в траве найти, чем такого мужичка в толпе. Ему жалко стало, что улизнул шибко подходящий для драки субъект, но зато это и смелости подлило: выходит, кое-кто его боится. И он бодрее пошел по берегу пруда прямо к шашлычной, где, был уверен, полно разных алкашей и скоро найдет себе нового партнера для драки.

В шашлычной было пустовато, лишь за двумя столами сидели мужчины, закусывали с вином, да трое молодых парней прилипли к стойке, собираясь что-то заказать. Пьяных вроде не было видно, посетители вели себя пристойно, и Костричкин, чтобы нарваться на скандал, решил взять без очереди рюмку коньяку и шашлык. Он подошел к стойке и, тесня плечом блондина лет двадцати, стал впереди него.

— Папаша, зачем так по-деревенски? — спокойно сказал блондин. — Ведь живешь в Москве, которая должна стать образцовым городом, а лезешь без спроса. Поясни, что некогда, спешишь куда по срочному делу, и мы тебя пропустим. Верно, гвардейцы, — сказал он стоявшим за ним ребятам помоложе, — уважим папашу?

Оба те засмеялись, согласные с ним, закивали.

— Ну вот видишь, надо все по-культурному, — усмехнулся блондин. — Пожалуйста, заказывай, мы не торопимся, отдыхать пришли. А можем тебе и бутылку поставить — выпьешь за нашу премию.

После таких слов у Костричкина пропала всякая охота начинать драку с блондином. Да и ребята с ним были слишком здоровые, могли изуродовать как следует, а потом еще и вина падет на него: все же видели, кто первый приставал. Но шашлык с коньяком он без очереди все-таки взял. Голодный червяк его и раньше мучил безжалостно, ну а когда буфетчица вынесла поднос с блюдами и в нос Костричкину ударил запах жареной баранины, у него аж заломило под ребрами, скулы повело в разные стороны, и не мог он уже стоять в очереди и секунды.

Сытный шашлык и хороший армянский коньяк заметно взбодрили Костричкина. Невезенье с дракой уже не казалось удручающим, теперь он верил, что наверняка добьется своего, не уйдет из парка, пока не попадет в милицию. А коньяк, слегка ударивший в голову, к тому же склонял к философии, ему подумалось, что бывает вот так в жизни, когда все становится с ног на голову, и наоборот. Ведь смешно поверить, ей-богу, что он, обходивший драку за версту, сейчас ищет ее сам, а попасть в ту милицию, которой всегда побаивался, вдруг считает за счастье. Или взять этих людей, что такое с ними стало: в ответ на грубость улыбаются, уступают свою очередь да еще готовы угостить. Ну, право, хоть сегодня ночью переправляй их в коммунизм.

— Эй, морда, подвинься! — вдруг кто-то утробным голосом оглушил его.

Костричкин поднял голову и увидел, что над ним навис огромный верзила, размашистость его плеч была шире любого стола, рука, в которой он держал стакан, толще бутылки из-под шампанского.

— Садитесь, пожалуйста, я сейчас уйду, не буду вам мешать, — зачастил в испуге Костричкин.

— Нет, сиди! — приказал верзила. — Ты должен мне поставить!..

Костричкин нервно завертел головой, отыскивая тех добрых ребят, что пропустили его без очереди, думая, в случае чего они, может, за него заступятся, но знакомой троицы уже не было. И вообще вся шашлычная опустела.

— Не крутись, как вошь на гребешке, а волоки коньяку, если тебе велено, — прорычал верзила и стукнул граненым стаканом по столу. — Вот до краев его насыть…

Вытирая выступившую на лбу испарину, Костричкин тайком глянул на верзилу, чтобы понять, не шутит ли тот, и еще больше испугался: жесткие глаза этого человека были злы и откровенно наглы, в них проступала нехорошая затаенность.

— Понимаете, я домой спешу, жена заболела… И денег, кажись, не осталось, — пролепетал Костричкин.

— Не жмись, на стакан найдешь… А за жену выпью — сразу поправится.

Пошарив в карманах, Костричкин вынул пятерку, положил на стол.

— Вот, немного нашлось… Пожалуйста, выпейте, а я пошел.

Верзила взял его за руку железными пальцами, прохрипел:

— Сначала принеси… Ты же меня угощаешь, а не я тебя.

По пути к стойке Костричкин подумал, что хорошо бы убежать. Жалко ему было расставаться с пятеркой, не хотелось ее выбрасывать коту под хвост. Он незаметно покосился на дверь, выбирая между столами покороче дорогу, по которой проще сигануть к выходу, но тут же отказался от своей затеи. Верзила то ли угадал его мысли, то ли решил ноги поразмять, а только он встал и подошел к двери, загородил ее всю собой.

Пришлось Костричкину брать коньяк. На всю пятерку буфетчица налила ему полный стакан и велела побыстрей пить, так как шашлычная закрывается. Стараясь не расплескать коньяк, поглядывая на стакан, Костричкин пошел с вытянутой рукой к столу и на что-то скользкое наступил, ноги его разъехались, и он шлепнулся задом на пол. Выпавший из руки стакан загремел, покатился к двери. А когда Костричкин поднялся, рядом стоял верзила, страшно вытаращенными глазами смотрел на него.

— Раззява, такое добро загубил! — выдохнул он побелевшим ртом. — Нарочно сделал, чтоб я не выпил… — И молча ткнул его кулаком в подбородок.

Очнувшись, Костричкин увидел, что он опять лежит на полу, а над ним склонилась буфетчица, сует ему в нос смоченную водкой вату.

— Когда только успел? — качала она головой. — Я на секунду отвернулась, потом смотрю, вы уже лежите, а его как ветром сдуло.

Костричкин молча встал, отряхнул брюки, потрогал подбородок, который сильно горел. Потом посмотрел на женщину бегающими глазами и тут же рванулся из шашлычной, на бегу бросил:

— Я его догоню!..

Оказавшись на воле, Костричкин спрятался за куст, прислушался. Он боялся опять встретить верзилу. Но вокруг было тихо, нигде шагов не раздавалось. Только со стороны ворот доносились голоса: народ уходил из парка. И он, сторожко ступая, направился к выходу.

Уже перед самыми воротами Костричкин натолкнулся на молодого милиционера в сержантских погонах, неожиданно вынырнувшего из аллеи со стороны Останкинского дворца-музея. Он обрадовался сержанту как родному, сознавая, что теперь верзилы, который, как ему казалось, мог поджидать его за любым кустом, бояться больше нечего. Но своей радости Костричкин сержанту не выказал, наоборот, угрюмо пробурчал:

— Вы, дорогой блюститель порядка и покоя, вот тут разгуливаете по-праздному, а рядом чуть человека не убили. — И он кивнул назад, в глубину парка.

Сержант потрогал козырек фуражки, с недоумением глядя на Костричкина, спросил:

— Гражданин, о чем это вы, не пойму пока?.. Я весь вечер хожу по парку, и всюду спокойно.

— Ну вот и вы такой же, хотя молодой еще совсем, — Костричкин досадливо махнул рукой. — Никого не убили, никого не ограбили, и вы рады-радешеньки. А что от хулиганья нынче честному человеку житья не стало, это вашего брата не волнует… Вот, знаете, буквально пять минут назад на меня нападение было, и не где-нибудь, а в шашлычной, принародно, стало быть. Какой-то бандит с такой вот вывеской, ну, больше ведра у него рожа, изуродовал мне фотографию.

Милиционер зажег фонарик, осветил им лицо Костричкина, с минуту пристально глядел в его маленькие, беспокойно бегающие глаза, что-то соображая, потом хмыкнул раза два, протянул не то с сожалением, не то с удивлением: