Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Пастор взял его за руку.

— Готлиб, давно ты не молился?

— Разве я помню? Лет тридцать, а может быть, и сорок.

— Ты помнишь молитвы?

— Я помню… что у меня был сын.

— Сын твой теперь у бога.

Адлер поник головой.

— Какой же кровожадный этот ваш бог!..

— Не богохульствуй! Тебе еще придется встретиться с ним.

— Когда?

— Когда пробьет твой час.

Старик задумался, потом вынул из кармана часы с репетиром, нажал пружину, дождался боя и сказал:

— Мой час уже пробил, а ты, Мартин, поезжай домой. Там ждут тебя жена, дочка, приход. Радуйся, глядя на них, служи свои молебны, пей рейнское вино, а меня оставь в покое… У меня такое чувство, как будто я жду похорон всего мира и прислушиваюсь, скоро ли ударят в большой колокол, от которого у меня лопнет голова. Погибнет весь мир и я вместе с ним… Поезжай домой, Мартин! Я не нуждаюсь в друге, а тем более в пасторе. Твое испуганное лицо раздражает меня и приводит в уныние. И, наконец, я могу обойтись без няньки; я ведь сам вынянчил моего сына.

— Готлиб, успокойся, помолись!

Адлер вскочил со скамьи.

— Убирайся к черту! — крикнул он.

Затем бросился в глубь сада и через калитку убежал в поле.

Пастор не знал, что делать. Охваченный недобрыми предчувствиями, он вернулся в дом. Он хотел, чтобы кто-нибудь издали последил за Адлером, но слуги боялись своего хозяина.

Тогда пастор вызвал бухгалтера и сказал ему, что хозяин его близок к безумию и убежал в таком состоянии в поле.

— Ну! Ничего, — ответил бухгалтер. — Устанет и вернется успокоенный. Он всегда так делает, когда чем-нибудь сильно огорчен.

Прошло несколько часов, наступил вечер, но Адлер не появлялся.

Никогда еще в мастерских не было такого оживления, как сегодня, с той минуты, когда привезли раненого Фердинанда. Несчастье, случившееся с Гославским, тоже потрясло всю фабрику, напомнив людям о притеснениях, которые они терпели, а суровость хозяина вызвала возмущение; но в случае с молодым Адлером все происходило по-иному.

Известие о внезапной смерти Фердинанда в первую минуту вызвало у рабочих удивление и ужас: словно с ясного неба грянул гром, словно заколебались самые основы фабрики или остановилось солнце. Ни у кого, начиная с главного бухгалтера и кончая последней работницей и ночным сторожем, не укладывалось в голове, что Фердинанд мертв. Он, такой молодой, сильный, веселый, богатый! Он, имевший возможность ничего не делать, не простаивать целыми днями у машины! Он, сын такого могущественного отца, мертв! Погиб еще быстрее, чем бедный рабочий Гославский, погиб, как заяц, от выстрела, чуть ли не мгновенно!

Эти люди — простые, бедные, зависимые, которым Адлер представлялся грозным божеством, более могущественным, чем все земные власти, самым крупным магнатом и человеком неодолимой силы, — эти люди испугались. В первую минуту им казалось, что мелкий шляхтич, скромный волостной судья Запора, убивший Фердинанда, совершил святотатство. Как посмел он стрелять в панича, перед которым даже самые дерзкие рабочие опускали глаза, самые сильные чувствовали себя слабыми? Что же это творится?

Странное дело. Те самые люди, которые каждый день осыпали проклятиями фабриканта и его сына, сейчас осуждали его убийцу. Не один кричал сгоряча, что такого негодяя надо убить, как собаку. Но если бы этот негодяй внезапно встал перед ними — они отступили бы.

После вспышки наступила минута раздумья. Механики и старшие мастера растолковали остальным, что Запора стрелял в Фердинанда не как охотник по дичи, а что Фердинанд сам этого хотел и выстрелил первым. Следовательно, это была борьба. Но зачем Фердинанд ввязался в борьбу, если он не мог убить противника? Почему он промахнулся? Из-за чего эти два человека — вернее, эти две сверхчеловеческие силы — столкнулись между собой?

Кто-то шепнул, что это из-за них, рабочих, Запора убил Фердинанда за то, что тот проматывал деньги, нажитые их кровавым трудом. «В конце концов, — добавляли старики, — бог покарал Адлера. Услышаны наши проклятия».

Таким образом, в течение нескольких часов создалась легенда: слезы и человеческая кровь дошли до господнего престола, и свершилось чудо — вот здесь, на глазах всей округи. Верующие взволновались, вольнодумцы слушали с презрительным видом, но в душе трепетали.

— Что еще будет? — спрашивали все.

— А знаете: старик, говорят, в уме повредился?

— Оно и видно, если он возчика швырнул на шоссе, нас всех созвал невесть зачем, а теперь из дому удрал и шатается где-то по полям.

— Он всегда так делает, когда разозлится…

— На кого ж ему злиться?.. Разве что на господа бога!

— Заткни рот!.. Не поминай имени господнего всуе, а то еще беда какая стрясется!

— Что же будет теперь старик делать?

— А что?.. Может, уже не будет жилы из нас выматывать?

— В конторе говорят, что, наверно, он продаст фабрику и поедет к своим.

— Да у него никого нет.

— Э, найдет!.. Швабы — они плодовитые.

Так перешептывались рабочие. Старшие мастера были озабочены. Работы они и не спрашивали, а только бегали поминутно в контору узнать, нет ли новостей. Один из мастеров предложил в знак траура приостановить работу на фабрике, но старик бухгалтер воспротивился этому.

— Пусть все идет, как шло, — сказал он. — Хозяин и так не в себе, зачем же его раздражать?.. Мне и самому было тоскливо и страшно, когда остановилась фабрика и все пошли к дому хозяина. Когда грохочут машины, становится легче на сердце и кажется, что ничего дурного не случилось…

— Правильно!.. Правильно! — поддакивали ему остальные.

Около шести вечера явился в контору Адлер. Он вошел незаметно, как призрак. К одежде его прилипла грязь, словно он валялся на земле. Коротко остриженные льняные волосы были взъерошены. Он вспотел и задыхался. Белки его глаз налились кровью, зрачки непомерно расширились.

Войдя в контору, он быстро обежал все комнаты, с хрустом ломая толстые пальцы. Служащие дрожали, сидя на своих стульях.

Молодой корреспондент читал какую-то телеграмму. Адлер подошел к нему и спросил изменившимся голосом, хотя довольно спокойно:

— Что там такое?

— Хлопок опять поднялся в цене, — ответил корреспондент. — Мы сегодня заработали шесть тысяч.

Он не окончил фразы. Адлер вырвал у него телеграмму, скомкал ее и швырнул ему в лицо.

— Подлец!.. — закричал он на служащего. — Подлец! Как ты смеешь говорить мне что-либо подобное?..

Он снова забегал по комнате, бормоча:

— Человек — это самое худшее из животных. Собаки и те, видя мое горе, не осмеливаются ластиться ко мне и убегают, поджав хвост… А он говорит о шести тысячах рублей!..

Адлер остановился перед испуганным служащим и, размахивая руками, сказал охрипшим голосом:

— Сделай ты, медный лоб, так, чтобы время отодвинулось на неделю назад… на один день… и я отдам тебе все мое состояние. Я уйду из этой проклятой страны босой и нагой, уползу на коленях, буду бить щебень на дороге, умирать с голоду — и все-таки буду счастлив… Ну, ты!.. Можешь ты отодвинуть время хоть на один день… на полдня?..

В контору вбежал Бёме, которого уведомили, что Адлер вернулся.

— Готлиб, — сказал пастор, — лошади ждут, поедем ко мне…

Фабрикант, грязный, запыхавшийся, вдруг выпрямился, сунул обе руки в карманы и, посмотрев на пастора свысока, насмешливо сказал:

— Нет, мой святой Мартин, я не поеду к тебе!.. Скажу тебе больше: ни тебе, ни твоей Аннете, ни твоему Юзеку я не оставлю ни гроша!.. Слышишь?.. Я знаю, что ты слуга божий и что твоими устами глаголет мудрость господня… И все-таки я не дам тебе даже ломаного гроша… Мое состояние принадлежит моему сыну и предназначено вовсе не для вспоможения добродетельным пасторским детям. Ступай, почтеннейший Бёме, ступай!.. Ступай к своей тощей жене и скромной Аннете, расскажи им, что тебе попался такой проницательный безумец, которого никто не обманет ни притворными слезами, ни поистине глупым выражением лица!.. Или ступай туда… к трупу… и бормочи над ним свои молитвы… Но говорю тебе, Бёме, скорей ему наскучит твоя молитва, чем меня опутает твоя благочестивая прозорливость…

114
{"b":"580498","o":1}