Собственные слова огорчили его, он побледнел, казалось, вот-вот заплачет от волнения.
— Но ведь и ваши книги… — хочешь ты утешить его.
— Где там! — с пренебрежительным жестом прерывает он. — Это совсем-совсем другое…
Хорошо, что хоть вино на столе! Вы чокаетесь и пьете будто мимоходом, погруженные не так в воображаемое полотно Васнецова, как в какие-то старинные видения, в мифические или мистические эпохи не широкой, но непосредственной коммуникации. И обоим вам возжелалось чего-то, что вы чувствуете, но не можете высказать… Но ты?! Тебе больнее, ибо тебе известно, что твое присутствие косвенно послужило причиной такого расположения духа… И когда ты уже хочешь встать, поблагодарить и уйти, чувствуя, что становишься в тягость, Мэтр произносит:
— Пойдемте!.. Пройдемся немного, если конечно…
— Да, конечно, буду очень рад…
Но как только вы выйдете на улицу, из Мэтра тоскующего он тотчас же превращается в Мэтра торжествующего… Приветствия, поклоны, рукопожатия, полуобъятия… Но вершины все это достигает лишь тогда, когда вы входите в книжный магазин, ибо Мэтр решился купить тебе и подписать одно из своих творений. Это оказывается, однако, не столь уж просто.
— Добро пожаловать, Мэтр! — встречает его директор магазина, едва вы переступаете порог. Он под руку ведет его к самому удобному креслу. Продавщицы и покупатели шепчут: «Мэтр пришел! Глядите, вот он, Мэтр!»
— Не могли ли бы вы, очень просим вас, подписать несколько экземпляров, — решается просить директор и, когда Мэтр соглашается, наваливает перед ним целую гору книг. Мэтр достает китайскую авторучку…
— Здесь напишите «Фанстровой». — Незнакомая дама сует ему книгу под самый нос.
— А вот здесь черкните «Элеоноре», если вы будете так добры…
Так это и идет, пока каждый из присутствующих не получает книжку с подписью Мэтра… Наконец от излишнего внимания, которое ему здесь все уделяют, он мрачнеет.
— Хватит на сегодня, — говорит он. — Я еще зайду, — добавляет он, — но тогда я потребую от вас приготовить русский чай!..
И ты засовываешь в карман книжечку с автографом Мэтра. Но когда он кивает тебе, покорно следуешь за ним и выходишь с ним вместе на улицу. Мэтру полегчало, он позабыл свою печаль, отчаяние от недостатка коммуникабельности, кажется, что он даже развеселился, потому что он улыбается. Ты используешь его хорошее, хоть и неизвестно надолго ли, настроение…
— А как насчет женщин, Мэтр? — задаешь ты первый и последний вопрос.
Он взглядывает немного удивленно, отнюдь не оскорбляясь, потому что, кажется, в этот момент ему импонирует такое доверие.
— Кого вы имеете в виду: ту, что из Поздишовиц, или из Варина? — спрашивает…
— Нет, я думал вообще о женщинах, — объясняешь ты.
— Ах так, — он понял, — вы знаете, женщины… — Он некоторое время молчит. — Кроме всего прочего, я оцениваю их, исходя из того, как быстро они уступают…
И раз уж у тебя не имеется в запасе никакого дополнительного или какого иного вопроса, ты прощаешься с Мэтром на ходу и спешишь на вокзал. И когда, пройдя добрых несколько десятков шагов, ты оглянешься, то увидишь, что Мэтр все еще стоит на том самом месте, где ты оставил его, и все это время он глядит тебе вслед. Но у тебя нет больше смелости вернуться, и поэтому ты прибавляешь шаг…
Ты входишь в поезд, не покурив, так как Мэтр не переносит дыма. Ты понимаешь, что и тут он сопровождает тебя, и дело вовсе не в книжке, от которой оттопырился твой карман… Но горы уже можно не только хорошо разглядеть, но и потрогать, и ты убеждаешься, что становишься все более одинок. Но нет! Не только то, что ты не покурил, не только книга, оттягивающая карман, но и приближающиеся горные вершины возвращают твои мысли к Мэтру. И вот ты ловишь себя на том, что нафантазировал такую картину: Мэтр восседает на заснеженном холме, вокруг него проталины, одни проталины… Мэтр оглядывается вокруг и что-то декламирует… Слова не слышны, но движения обеих рук подчеркивают важность того, что он говорит… Внезапно он умолкает, останавливается на полуслове и, когда понимает, что он один, плачет… Плачет долго, с раскрытыми глазами… А ты? И ты плачешь?! Ты можешь тряхнуть головой, отбросить свои фантазии, но слезы у тебя в глазах…
— Примите мои соболезнования. — Кондуктор пожимает тебе руку и даже не требует билета.
— Благодарю, — говоришь.
— Кто-нибудь у вас умер? — спрашивает проводник.
— Нет, еще нет, — отвечаешь. — Скажите, пожалуйста, — обращаешься к нему, — когда ближайший поезд обратно?
— Через пятнадцать минут, но, чтобы успеть на него, вам нужно выйти на ближайшей станции…
Ты выходишь на ближайшей станции, собираясь вернуться. Может быть, ты хочешь быть единственным слушателем Мэтра? Почему же единственным? А если не единственным? Ну, что же, иди! Мэтр, наверное, ждет тебя…
МУЗЫКАНТЫ
В городок Гибы я приехал дня за два до торжеств, которыми должна была ознаменоваться семисотлетняя годовщина провозглашения сего поселения королем Белой Четвертым вольным королевским городом, что имело место в 1265 году, с дарованием Гибам множества привилегий, и среди них — право охоты, право меча, право торговли, право неуплаты налоговых сборов по всему краю и прочая. Конечно, многие из этих привилегий к настоящему времени утратили свое значение, так что некоторые из нынешних жителей города и не вспоминали о них. Но осталась гордость, традиция отмечать выдающееся событие, уходящее в седую древность, имеющее историческое значение… Городок Гибы — это крест с тремя перекладинами, положенный на землю; а перекладины представляют собой улицы. Городок невелик, но хорошо спаян. Он не расширяется напрасно, не расползается бессмысленно во все стороны. И его каменные дома отмечены древностью, хотя они достаточно велики и высоки. Фасад украшен двумя или тремя окнами и главным входом с сенями. Остроконечные крыши выдерживают зимние снегопады. О богатстве земледельческих городков можно судить лучше всего по их дворовым постройкам, гумнам, пристройкам, не исключая хлевов, мастерских для деревообделочных работ и закромов для мякины… И как раз на примере этих строений демонстрировал городок Гибы от века свое материальное благосостояние. И даже навозохранилища строились из камня или бетона. И навозная жижа не растекалась во все стороны, а собиралась и хранилась…
Итак, я прохаживался по городу… И не только мое давнее и не потерявшее по сей день своей силы гражданство этого городка, но прежде всего приглашение на близящиеся торжества позволяло мне ходить куда угодно и смотреть что угодно. Я постоял некоторое время под трубой винокурни, на которой угнездилась чета аистов. Я вслушивался в ритм, который они выстукивали клювами, и долго наблюдал аэродинамически совершенные конструкции их тел. Наконец, когда у меня заболела запрокинутая голова, я направился на главную площадь…
Нет, не все прохожие были мне знакомы; уже теперь начали приезжать гости из окрестных деревень и хуторов. Они приезжали набраться праздничных и торжественных впечатлений. Они молча осматривались, наслаждаясь своим присутствием здесь, и это их присутствие придавало городку больше значимости, сообщая ему еще одну привилегию. Конечно, гости бы предпочли глянуть на эту площадь из окружающих ее окон, но это было не в их возможностях…
Я между тем входил в большой зал городского дома, где в соответствии с программой, отпечатанной на пригласительном билете, именно сегодня имел быть конкурс музыкантов на предмет учреждения в Гибах музыкального ансамбля. Да, непонятно, как случилось, что такой городок, как Гибы, до сих пор не имел музыкального ансамбля. Правда, мне было известно и то, что гибчане, обладая всеми другими достоинствами, начисто были лишены музыкальных способностей, и потому отсутствие ансамбля меня как раз удивляло не очень…
В Городском доме народу собралось видимо-невидимо. На возвышении сидел глава города, а рядом с ним — комиссия музыкальных критиков. Я не знал ни одного, они все, по-видимому, были не местные. Только я успел сесть в первом ряду, к микрофону подошел распорядитель, представлявший районные и городские власти…
