Как же счастливы те, кто по вечерам мирно ложится в супружескую постель!

Не прошло и трех недель, как дядя Эуген гостил в семье Мартина, и вот он уже собирается уходить. Он объявил о своем решении вечером; только-только доели, что мама наварила, он положил ложку в тарелку и сказал:

— Завтра отправляюсь дальше.

У Мартина дух перехватило. Он в удивлении смотрел на дядю, и ему хотелось что-нибудь сказать, чтобы помещать этому. «Нет, — говорил он про себя, — не уходи еще, не уходи никуда. Зора понемногу поправляется. Ты ведь должен увидеть, как она встанет на ноги, ты ведь должен это увидеть».

Но дядя стоял у окна, глядя куда-то в неизвестное. Он стоял неподвижно, расставив ноги, засунув руки в карманы. И Мартин не решился уговаривать его. Он чувствовал, что дядя его бы не послушал.

— А куда ты пойдешь? — спросил он потихоньку.

— В горы, — ответил дядя. — Все мужики сейчас туда подаются. Может, и с твоим отцом где-нибудь встретимся.

Он повернулся к Мартину, посмотрел ему в глаза и улыбнулся. Мартину все же показалось, что хотя он и улыбается, но он очень грустный. «Не очень-то ему хочется идти, — подумал Мартин, — он, наверное, станет скучать по нас». Когда он вспомнил отца, ему захотелось плакать. Он не видел отца больше месяца, и сколько еще он его не увидит… И он поверил, что дядя Эуген и правда где-нибудь в горах встретится с отцом, а то еще вдруг они окажутся в одном партизанском отряде. Теперь он был рад, что не стал уговаривать дядю Эугена остаться. Он поднялся, аккуратно задвинул стул под стол и медленно подошел к дяде. Он встал с ним рядом и посмотрел в окно так же, как дядя. И он думал об отце и никак не мог перестать.

— Дядя, — начал он и тут же остановился.

— Чего тебе? — Дядя стоял не шевелясь, только стекло стало оттаивать от его дыхания.

Мартин поднял голову и посмотрел на него сбоку. Он собрал всю свою решимость.

— Когда ты встретишь отца, — сказал Мартин, опуская голову, — скажи ему, что у меня собака. — Он замолчал, и у него перехватило горло от волнения.

— Я все ему расскажу, — сказал дядя, глубоко вздохнув.

— И скажи ему, что я назвал ее Зора и как мы спасли ее от немцев.

— Я не забуду. Отец похвалит тебя.

Мартин отвернулся, ушел в глубь комнаты, незаметно утирая глаза. Он подошел к столу, отодвинул стул и сел, но усидеть не мог. Он вскочил и подошел к дяде.

— Пойдем, попрощаешься с ней, а то завтра у тебя времени не останется.

Дядя повернулся к нему, он был как будто удивлен, но, когда понял, о чем идет речь, он засмеялся и кивнул. Он обнял Мартина за плечи, прижал к себе, и оба они вышли из дому. Зора лежала в хлеву; когда они посветили на нее фонариком, она беспокойно отвернула голову от света. Она выглядела очень испуганной и успокоилась, только когда Мартин подошел к ней.

— Она еще боится людей, — сказал дядя, — но скоро привыкнет. Это все понятно.

Мартин наклонился к Зоре, погладил ее. Она сначала оскалила зубы, а потом прижалась к нему, и он провел рукой вдоль ее спины от самых ушей до хвоста.

— Где-то у нее болит, — сказал он. — Она вздрагивает, когда я ее глажу.

— Наверное, когда она заболела, они ее били, — Сказал дядя, наклоняясь к ограде. Он светил фонариком на мальчика и собаку.

— Хочешь погладить ее? — спросил Мартин, оборачиваясь к дяде.

— Лучше уж ее не трогать. Довольно, что я здесь стою. Она к тебе больше привыкла.

Дядя не светил больше фонариком на собаку, а направил его луч на стену. Свет рассеялся, и оба — мальчик и дядя — еще долго смотрели на собаку. Но вот во дворе послышались шаги. Они погасили свет, и собака тихонько заскулила. Кто-то закашлялся, остановился, но скоро шаги удалились. Они снова зажгли фонарик, и теперь им показалось, что Зора обрадовалась. Она несколько раз весело вильнула хвостом.

— Пойдем, — сказал дядя, — я уже посмотрел. Я скоро вернусь, а к этому времени она выздоровеет. И когда-нибудь мы пойдем с ней на охоту.

Они погасили фонарик и вышли. Когда они затворили за собой двери, они услышали, как собака тихонько протяжно завыла. Они постояли, огляделись, собака замолчала, и они пошли дальше.

Зора поправлялась. Однажды, когда Мартин принес ей еды, она приветствовала его по-новому: поднялась и стала вилять хвостом.

— Зора, Зорка, молодчина! Встала, умница! — Мартин не верил собственным глазам. Собака радостно смотрела на него, и он заметил, что дыхание у нее стало ровнее, язык не вываливается.

— Ну, поешь, вкусно.

Она казалась более голодной, чем всегда, и стала жадно есть, но время от времени поднимала голову и смотрела мальчику в глаза. Она была очень худая. Лопатки так и торчали у нее на спине, и шерсть не блестела, как у здоровых собак. Мартину было ее очень жаль. Он не успел еще осмотреть собаку со всех сторон, как миска опустела. Собака подошла и потерлась о его ноги. Она потихонечку и заскулила, показывая острые зубы, и Мартин понял, что она не наелась.

— Подожди, сейчас я тебе еще принесу. — И он выбежал из хлева. Собака ждала его стоя. Вторую миску она ела медленнее, но съела все. Потом высунула язык и облизалась справа и слева, как будто чистила усы. Собака села, и они стали глядеть друг на друга. Только Зора то и дело отворачивалась. Она оглядела все вокруг и снова уставилась на Мартина. Она вела себя с ним, как со старым знакомым. Они уже привыкли друг к другу. И Мартин понял, что у него есть новый друг. Он подумал, что ее надо расчесать, чтобы удалить лишнюю шерсть. И стал вспоминать, куда положил отец коровий гребешок, но потом передумал и принес мягкую щетку. Зора не двигалась. Ей, наверное, было очень приятно. Она только чуть-чуть вздрагивала, когда он касался больных мест. И тогда она поднимала голову и с удивлением смотрела на него. И хотя ее шерсть была тусклой и свалявшейся, она все-таки немножко стала блестеть. И Зора все меньше походила на собаку, только что вынутую из воды. Мартин надел ей ошейник, который заранее достал у соседа Яно, и вывел ее из хлева, чтобы как следует рассмотреть. Она ему очень понравилась; он крепко держал ее, чтобы она случайно не выбежала во двор, ведь поблизости мог оказаться немец Вальтер и все могло бы плохо кончиться. Он поводил ее по маленькому кругу и подумал, что это немного разгонит ей кровь и она почувствует себя лучше. Когда же он устал, он повел ее обратно в хлев. И тут, взглянув на нее, вдруг ужаснулся: а что, если Зора станет лаять? Теперь, когда она выздоравливает, она ведь может залаять! Немцы услышат и найдут ее! Они отнимут ее, и он никогда ее не увидит! Мартин весь будто окаменел. Он почесал у Зоры за ушами в страхе, что уже сейчас она примется лаять.

— Молчи, молчи, собачка, — просил он, — а то тебя заберут.

Вдруг он так быстро вскочил от пришедшей в голову мысли, что Зора испугалась.

— Ошейник есть… намордник — вот что нужно! Намордник! Но где его найти? — говорил он сам себе в волнении. Он усиленно размышлял. У кого может быть намордник? Ни у кого поблизости собаки не было. А ошейник, который дал ему соседский Яно, он где-то утащил. Возможно, у немцев. Но намордника у него, конечно, не было. Если бы у него был намордник, он бы уж обязательно похвалился. А вот у Кличко, который живет двумя домами ниже, — вот у него может и быть. Он шорник, и если у него даже и нет, то он может его сделать. Ему приходилось делать вещи и посложнее. Надо его спросить, и сейчас же. Теперь ему было страшно оставить Зору: как бы она не выдала себя, пока он будет ходить. Он воротился к ней уже от двери, погладил ее, чтобы успокоить.

— Тише! — приказал он ей и, выходя, приложил палец к губам.

Мартин торопился. Пока что Зора будет сидеть тихо. Она только что поела, наверное, ляжет отдыхать. Он вышел во двор. Солнце ослепило его, он даже закрыл глаза ладонями. Солдат, который стоял с винтовкой возле автомобилей, его даже не заметил. Стоял солдат на самом солнцепеке, и, казалось, его сморило. Когда Мартин проходил рядом, солдат громко зевал. Мартин вышел в ворота на улицу и побежал вдоль домов. Сад — дом — сад — дом… Потом он свернул, взбежал на крыльцо, постучал в двери. Никто не отозвался. Он забыл, что его никто не услышит — надо пройти через сени: Кличко был дома. Он сидел на стуле за верстаком и что-то шил из кожи.