Она застонала, и попыталась восстановить дыхание. Казалось, все её мускулы напряглись, тело, словно окаменело, вытянулось и замерло, оставаясь почти неподвижным. Лишь тихое звяканье цепи на лодыжке женщины могло свидетельствовать о лёгкой дрожи её ног. Ошейник, плоское, аккуратное, непоколебимое кольцо на её горле, запертое позади шеи, был прекрасен.

Мы отошли от территории Сардарской ярмарки приблизительно на двести пасангов на запад, и остановились на краю лесов Клеарчус, на обочине старой западной дороги. Все прошедшие дни я держался поблизости от труппы Бутса, но не с ними. Антрепренёр не стал терять время на бизнес, и мы пересекли леса Клеарчус без инцидентов. Сегодня у границы лесов, он дал первый после того как покинул ярмарку спектакль для местных селян. С ярмарки, как ожидалось, он был изгнан, на основании жалобы, поданной свободной женщиной, Леди Телицией с Асперича, и представленной на доске объявлений администрации ярмарки. Учитывая предполагаемую серьезность его правонарушений, он был ещё и приговорён к штрафу в три серебряных тарска и публичной порке.

Можно понять, что тем вечером он был далеко не в прекрасном расположении духа. Такие ситуации, конечно, не редкость в жизни лицедеев. Возможно, самым худшим для него было то, что двое его актёров покинули его труппу, и присоединились к другой компании, решив использовать в своих интересах возможности предоставляемые ярмаркой. Эти мужчины обычно исполняли роли незадачливого отца и педанта. Бутсу теперь оставалось попытаться обойтись Чино, Лекчио, Биной, новой золотой куртизанкой и двумя его другими артистами. Дела его были настолько плохи, что он, сегодня, фактически разнообразил своё драматическое представление тем, что больше подходило для карнавала или праздничного представления. Что ж, ему нужно было суметь обойтись тем, что он имел.

К счастью, Чино был отличным жонглером, а Лекчио, как оказалось, был превосходным канатоходцем. Да и сам Бутс не был обделён талантами, касавшимися ловкости рук и искусного обмана. Действительно, оказалось, что его обветшалые, с овальными крышами фургоны были настоящими складами различных удивительных атрибутов, по большой части имеющих отношение к иллюзиям и фокусам. Такое разнообразие специализаций, кстати, не является чем-то необычным среди лицедеев. Большинство из них, кроме игры на сцене, сможет удивить Вас, игрой на флейте или калике, пением, танцами, клоунадой, острой шуткой и тому подобными искусствами. Они вообще, очень разносторонние и талантливые люди.

Кстати игрок Бутса, тот самый неприветливый парень в чёрной маске, обычно называемый в лагере просто «монстр», также остался с труппой. И не просто остался, но, насколько я мог судить, остался таким же последовательным и непреклонным, как прежде. Сегодня я опять слышал, как Бутс упрашивал его, чтобы тот время от времени сдавал игру, хотя бы ради бизнеса, или, по крайней мере, прилагал усилие, чтобы играть немного хуже. Тем не менее, и он вносил некоторый вклад в благосостояние труппы. Его игра в каиссу, обычно приносила несколько монет в копилку. Было кое-что, о чём я иногда хотел поговорить с ним, но пока откладывал это дело.

— Пожалуйста, Господин, — захныкала девушка.

— Ты готова? — спросил я.

— Да, да, да-а-а-а! — напряженно проговорила она.

— Да, что? — уточнил я.

— Да, Господин! — беспомощно ответила рабыня.

— Превосходно. Ты можешь кончить.

— А-аи-и-ий! — закричала девушка, дико, нечленораздельно, в освобождении, в облегчении, в животной благодарности.

А потом, отчаянно впившись ногтями в мою спину, извиваясь и выгибаясь подо мной, она, задыхалась, вскрикивала, не переставая заливаться слезами.

— О! О! О-о-о-ох! О!

Её ноги, звеня цепью, обхватили меня.

— Я отдала себя полностью! — прорыдала она, едва смогла произносить вразумительные слова. — Я отдала себя Вам, Господин! Я Ваша! Я Ваша, Ваша, Ваш-а-а-а! О, да-а-а, я Ваша, Ваша-а-а!

Она вцепилась в меня руками и ногами, рыдая и задыхаясь. Я слышал звон цепи удерживавшей её за щиколотку.

— Твой оргазм был всего лишь удовлетворительным, достойным свежеобращённой рабыни, — небрежно заметил я.

Она посмотрела на меня дико, не веря своим ушам, а затем тихо простонала, не выпуская меня из своих объятий.

— Существуют бесконечные горизонты и варианты таких реакций, зависящих от восхитительности, с которой рабыня, тем или иным способом доводится почти до грани безумия от удовольствия, причиненного ей владельцем, который в его жестокости, несмотря на её желание, вынуждает женщину неуклонно и беспомощно, пребывать в состоянии исступлённого восторга, не давая ей при этом никакого иного выбора, кроме как принять полное сексуальное удовлетворение. И это погружает беспомощную её в долгое и нежное обслуживание, горячее и интимное, в котором её рабский статус окончательно закрепляется на ней.

— Получается, что рабыня должна служить со всем многообразием способов, независимо от её желаний в данный момент, или ей воли, — прошептала девушка.

— Конечно, — подтвердил я.

— И она в распоряжении рабовладельца, полностью, для всех форм работы и обязанностей, — вздохнула лежащая подо мной невольница.

— И это правильно, — согласился я.

— Она должна быть прилежной и послушной во всех делах.

— Да.

— Зато, это ещё и вознаграждает и удовлетворяет, — довольно шепнула она мне.

— Правда?

— Да! И ещё как!

— Интересно.

— Рабыня, как и её владелец, — сказала она, — тоже цельная натура.

Высвободившись из объятий невольницы, я расслабленно откинулся на спину, глядя в брезентовый потолок палатки. Конечно, она была полностью права. Такие понятия как цельность натуры являются частью бытия. По своему собственному опыту я знал, что ничто не делает мужчину мужчиной, как власть. Чтобы мужчина мог считать себя мужчиной, он должен быть Господином своей жизни. А тот, кто отказался от своей власти, тот предал свою мужественность, тот более не может считаться мужчиной. Я часто спрашивал себя, что чувствуют те, кто подобно баранам сбивается в стадо и безропотно идёт к своей собственной моральной кастрации? Неужели они счастливы, получая это в качестве компенсации за потерю их мужественности? Неужели это столь ценно для них? Но если бы это действительно было так, тогда почему они чувствуют необходимость визжать от раздражения при виде других, тех, кто презирает их ценности и избрал для себя иные пути?

Снаружи до меня доносились, уже ставшие привычными, стенания Бутса. Он сидел в нескольких ярдах от палатки удовольствий, у костра вместе с Чино и Лекчио.

— О, горе мне! — вопил Бутс. — Несомненно, мы разорены! Теперь, мы все опять будем голодать! В нашей копилке не наберётся и двух медных тарсков! На что можно надеяться в такие дни истинным артистам, таким как мы! Куда катится этот мир, если такая искусная и известная труппа Бутса Бит-тарска, актера, импресарио и антрепренёра, труппа, выступлениям которой рукоплескали высокие города и их Убары, самая лучшая театральная труппа на всем Горе, теперь вынуждена обратиться к простым карнавальным сценкам, да ещё и разбавлять их жонглированием и эквилибристикой, к простым фокусам и иллюзиям, дабы развлечь деревенских мужланов. О благородные мои друзья, неужели я должен был дожить до такого позора, и пережить всё это. Что мы должны избрать для себя, какую судьба принять? Просто голодать в гордом достоинстве или погибнуть от позора такого оскорбления?

— Ты неправ относительно, по крайней мере, одной вещи, Бутс, — заметил Чино.

— Ты о чём? — удивлённо спросил Бутс, на время отрываясь от самобичевания.

— Да так, — сказал Чино. — Уверен, что в нашей копилке лежит несколько больше, чем два медных тарска.

— Что? — запнулся Бутс.

До меня донёсся звон монет, по-видимому, кто-то из них потряс металлический сосуд для сбора оплаты.

— Послушай-ка, — сказал Чино. — Судя по этому звону и весу, здесь наберётся, по крайней мере, на один серебряный тарск.