Обычно, когда девушка играет на сцене, даже если она делает это нагой, клеймо не прикрывают. Даже если она играет роль свободной женщины, его как будто «не видят», если можно так выразиться, публика просто игнорирует этот факт, в силу гореанской театральной традиции. Если же по ходу спектакля женщин должна быть лишена свободы, что, кстати, весьма распространённый сюжет во многих драмах и фарсах, клеймо вначале действия заклеивается маленьким круглым пластырем. Удаление этого пластыря, скорее всего, совпадёт с одеванием на неё ошейника, что может означать, что женщина была порабощена согласно правилам. Прикрытием клейма, таким образом, достигается эффект, что его как бы не существует, или правильнее ещё не существует. Это является ещё одной гореанской театральной традицией.
Таких традиций существует великое множество. Если актёр держт в руке тарновое стрекало и перемещается по сцене определенным образом, то предполагается, что он летит на тарне. В руке кайиловый хлыст, или прут сопровождаемый соответствующей походкой — значит, он едет на кайиле. Ветки на сцене могут изображать лес или часть городской стены. Если актёр поднялся на ящике или маленьком столе, зритель понимает, что герой осматривает окрестности с вершины горы или с зубца стены. Немного конфетти выброшенных на сцену и вот вам снежная буря, короткая прогулка от одного конца сцены до другого — это долгое путешествие в тысячи пасангов. Пересеченные шесты и шёлковая занавеска на них и готов тронный зал убара или шатёр генерала. А если за «генералом» несут вымпел, то предполагается, что за ним следует тысяча воинов. Чёрный плащ на актёре указывает, что его герой невидим. Вариаций бесчисленное количество.
— Ты что, на самом деле свободна? — меж тем с преувеличенным скептицизмом поинтересовался у Бригеллы Бутс Бит-тарск, скрытый под маской торговца.
— Да! — пропищала та, держа свою юбку перед лицом, зажав подол в своих крохотных кулачках, чтобы скрыть таким образом лицо на манер вуали. Мужская часть публики покатывалась со смеху, несомненно, не только над нелепостью ситуации, но и над несовместимостью такой очевидной рабыни, такой была прекрасная Бригелла, её утверждению.
Бутс с пыхтеньем проковылял через сцену, как если бы занять положение с наилучшим обзором.
— Тал, любезный сэр, — сказала Бригелла тонким голоском.
— Тал, благородная леди, — ответил Бутс.
— Что-то не так? — осведомилась девушка у своего партнёра.
— Я бы сказал, что есть нечто самую малость неправильное, во всяком случае, мне так кажется, — заметил тот.
— Вы что, прежде никогда не видели свободную женщину?
— Этот фарс оскорбляет свободных женщин! — закричала свободная женщина из толпа зрителей, та же самая, одетая в синие одежды касты писцов.
— Вы прежде никогда не видели свободную женщину? — повторила Бригелла.
— Ну, вообще-то большую часть их, я не вижу, — признал торговец.
— Понятно, — протянула Бригелла.
— По крайней мере, обычно, гораздо меньше, чем вижу сейчас, — добавил Бутс.
— Оскорбление! — снова закричала свободная женщина.
— Признаться, в Вас я уже увидел больше, чем во всех остальных вместе взятых, — усмехнулся он.
— Оскорбление! Оскорбление! — скандировала свободная женщина.
— Вы расстроены, что я не принимаю Вас должным образом? — спросила Бригелла.
— О, ну что Вы, я должен радоваться, — заверил её Бутс, — если у Вас вообще было намерение принять меня, неважно должным ли образом или нет.
— Неужели леди могла сделать иначе? — спросила девица.
— Действительно! — воскликнул Бутс с энтузиазмом.
— Конечно, я имею в виду, — уточнила она, — что, я приношу извинения за необходимость закрыть моё лицо столь торопливо и, используя первое, что попало под руку.
— Не волнуйтесь, я не вижу в этом ничего критичного, — успокоил он.
— Значит, Вы не думаете обо мне уничижительно? — поинтересовалась она.
— Нет-нет, я восхищаюсь Вами. Я восхищаюсь Вами! — проговорил Бутс Бит-тарск, приседая и любуясь ею.
— Вот таким образом, мы, свободные женщины демонстрируем свою скромность, — похвасталась Бригелла.
— И надо признать у Вас просто прекрасная скромность, — восхищенно подтвердил Бутс, приседая ещё ниже.
— Ой! — внезапно вскрикнула девушка, как если бы сообразив в каком затруднении оказалась, и, присев, торопливо опустила юбку, прикрывая лодыжки.
— А я думал, что Вы свободная женщина, — воскликнул Бутс.
— Так и есть! — пискнула Бригелла.
— А почему тогда Вы стоите с открытым лицом перед незнакомцем? — спросил мужчина.
— Ой! — издала девица несчастный писк, подскакивая, и ещё раз задирая юбку, до самой головы, в очередной раз, закрывая лицо.
— Вау! — выдохнул Бутс, снова приседая с видом истинного ценителя.
— Ой! — она снова опустил юбку вниз, как будто пребывая в большом затруднении.
— Открытое лицо! — возмущённо закричал Бутс, как если бы в шоке от увиденного.
Юбка летит вверх.
— Вау! — довольно вопит Бутс. — Ого!
— Ну что же делать бедной девушке! — прокричала Бригелла. — Что я могу поделать!
Подол юбки, зажатый в её маленьких руках, под её стоны страдания и расстройства, летал то вверх то вниз, снова и снова, со всё уменьшающимся размахом, пока она не стала двигать им где-то между грудью и горлом. Таким образом, конечно, к развлечению большей части аудитории, она уже не скрывала ни своей «скромности», если можно так выразиться, ни своего лица.
Следует понимать, и полностью осознавать то, что происходило на сцене. Дело в том, что публичное открытие лица свободной женщиной, особенно таковой из высшей касты, претендующей на особое положение в обществе и высокий статус, является социально серьезным нарушением приличий во многих местах Гора. Действительно, в некоторых городах свободная женщина, появившаяся на улице без вуали, должна быть готова к тому, чтобы быть задержанной стражниками, и выслушать их требование надеть вуаль, а в случае отказа, пройти домой под их конвоем. Может произойти и кое-что похуже. В некоторых городах такую женщину проводят назад в её дом, полностью раздетой за исключением вуали на лице, которую ей наденут насильно. И всё это будет происходить в сопровождении толпы зевак, которым, конечно, интересно узнать, в какой именно дом её препроводят стражники. Повторное нарушение в таком городе обычно приводит к порабощению этой женщины. Конечно, применять столь серьезные меры для защиты столь привычных гореанских правил приличия приходится крайне редко. Обычно вполне достаточно угрозы наказания за нарушение этого обычая.
Социальное давление, различными способами, также способствует тому же эффекту. Женщина, вышедшая без вуали, например, может заметить, что другие женщины, с отвращением отворачиваются от неё на рынке. В действительности ей не стоит ожидать, что хоть одна свободная женщина на рынке будет иметь с ней дело, если она сначала не встанет перед ней на колени. Для неё не должно быть неожиданностью, в толпе, услышать за своей спиной презрительный шёпот, и различные неприятные эпитеты, такие как: «Бесстыдная шлюха», «Нахальная потаскуха», «Столь же нескромная как рабыня», «Интересно, кто её владелец», или просто злобное шипенье «Наденьте на неё ошейник!». А если она попытается противостоять или бросить вызов своим противницам, она просто услышит все эти замечания повторенные членораздельно и в лицо.
Рабыням, кстати, обычно, запрещают прятать лицо под вуалью. Их лица в большинстве случаев открыты и полностью выставлены на всеобщее обозрение. Таким образом, мужчины могут, небрежно, и всякий раз, когда они того пожелают рассматривать их. То, что земные девушки обычно спокойно относятся к появлению на виду у всех с открытым лицом, кстати, является одной из многих причин, отчего многие гореане думают о них как о прирождённых рабынях. Для гореанской же девушки то, что она вдруг, впервые со времени своего созревания больше не может скрыть лицо, если конечно её владельцу не захочется предоставить ей это право, является одним из самых пугающих и существенных аспектов её перехода в неволю. Её лицо, во всей его чувственности и красоте, со всеми его столь интимными, личностными и сокровенными особенностями, столь разоблачительными для неё, самыми глубинными и тайными мыслями, чувствами и эмоциями теперь выставлено на всеобщее обозрение, и любой желающий может рассмотреть и прочитать всё это.
