— Как поживает Ханна? Ты все еще с ней встречаешься?

— Все еще встречаюсь, — неожиданно серьезно ответил Джек.

— Мне нравится Ханна. — Кэт постаралась говорить нейтральным тоном. — Она очень милая.

— Да… то есть… мне самому она нравится. Даже очень нравится. Очень специфическая девушка. То есть женщина.

Кэт внимательно посмотрела на отца, и тут ее осенило, зачем он пришел.

— Па, это классно!

Джек радостно заулыбался. Создавалось впечатление, что он пришел специально, чтобы спросить, одобряет ли она его выбор. Интересно, он уже спрашивал Меган и Джессику? Или ограничился посещением Кэт?

— Мне важно знать, как вы отнесетесь к тому, если мы… ну, ты понимаешь… поженимся?

Кэт не знала, что и сказать. В жизни отца со времен развода постоянно были какие-то женщины. Очень много женщин. Но за последние двадцать пять лет Кэт успела привыкнуть к мысли, что ее отец никогда во второй раз не женится.

— Если ты считаешь, па, что это принесет тебе счастье, тогда конечно, — протянула Кэт, тщательно подбирая слова. — Ты не навязал нам никакой мачехи, когда мы росли, и за это мы тебе очень благодарны. Но теперь-то мы давно вышли из-под твоей опеки. Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливым.

— С Ханной я счастлив.

— Только… Нет, это не мое дело.

— Что ты хотела сказать?

Кэт чуть придвинулась к отцу и почувствовала, как в животе у нее шевелится ребенок.

— Ты не боишься, что все кончится, как в первый раз? Такая перспектива тебя не пугает? Тебя бросила первая жена, а вдруг то же самое сделает и вторая?

Он пожал плечами.

— Когда у человека появляется шанс, он должен им воспользоваться, не так ли? Вероятность развода существует всегда, но если человек все время пытается избежать унижений и страданий, то в таком случае он никогда не сможет полюбить.

Кэт, улыбаясь, перебирала в руках детскую одежду. В такой одежде ее сыночек будет выглядеть как маленький мужчина, подумала она. Он еще не научится ходить, а уже будет выглядеть как мужчина.

— Значит, ты храбрее меня, — сказала она.

Джек Джуэлл был потрясен ее словами.

— Нет никого храбрее тебя, Кэт! — с чувством воскликнул он.

Она засмеялась и замотала головой.

— Нет-нет, это правда! — настаивал он. — Я помню, как однажды вернулся со съемок. Тебе было тогда лет двенадцать. Прошло около года после того, как ушла твоя мать. Джессика и Меган гуляли на улице. Какие-то мальчишки начали их дразнить. Издеваться над Джесси.

— Я помню! — воскликнула Кэт. — У Джесси тогда была балетная пачка. Она вышла в ней на улицу, решив, что всем она должна понравиться. А мальчишки довели ее до слез.

— И тут из дома выскочила ты, прямо в фартуке и перчатках, и прогнала этих мальчишек! Я решил, что храбрее тебя в жизни никого не встречал! И не только это меня убедило в твоей храбрости, но и каждый день, когда вы росли без матери.

— Это не храбрость, — возразила Кэт. — А вынужденность. Кроме того, мне нравилось присматривать за сестрами. — (Разве она могла быть с ним честной?) — Мне казалось, что от этого я становлюсь сильнее.

Джек наблюдал за тем, как она складывает принесенную им детскую одежду.

— Мне жаль, что вам тогда пришлось несладко, — вздохнул он. — Мне так хотелось, чтобы ваша жизнь была… более устроенной, что ли! Надо было выбирать себе в жены такую женщину, которая бы не бросила детей, а жила с нами до сего дня.

Кэт рассмеялась. Ее отец просто не должен жить с этим бременем вины в душе.

— Да, но если бы ты женился на ком-нибудь другом, — сказала Кэт, — то я бы не появилась на свет. И Меган не появилась бы, и Джессика.

— Да, женись я на другой, и вас бы не было на свете. — Джек тоже засмеялся и поднялся, собираясь уходить. — А это было бы ужасно.

Когда они открыли входную дверь, то увидели в холле новенькую, с иголочки, детскую коляску: трехколесную, шикарную, цвета голубой металлик. Кэт подумала, что такую мог купить только Паоло — с низким ходом, с несколькими скоростями. Она притворилась, что ожидала увидеть нечто подобное перед своей дверью.

Потом поцеловала отца, вкатила коляску домой и поставила возле кровати, где по ночам могла наблюдать, как та сверкает в ожидании ее будущего ребенка.

Паоло уже забыл, что значит жить в квартире.

Откуда-то доносится музыка. В комнате чувствуется запах чужой еды. Над головой слышны чьи-то шаги. Из-под ног раздается чей-то смех. Сквозь стены постоянно просачиваются флюиды чужой жизни. Соседи сверху любили жареную баранину с перцем. Через некоторое время Паоло возненавидел эту баранину всей душой.

Джессика с закатанными до локтей рукавами купала в ванне маленькую Вей. Она пускала мыльные пузыри, чтобы ребенок мог с ними поиграть. Маленькая Вей плавала в ванне с одного конца на другой, над водой виднелся ее пухленький животик. Вот она начала выстраивать на краю ванны свой отряд пластиковых игрушек: уток, лягушек, телепузиков. Паоло улыбался, глядя на них, хотя в душе ему было совсем не до смеха. Он поцеловал обеих на прощание и отправился на работу. Теперь его рабочий день начинался вечером.

Дверь в квартиру была сделана из фанеры. До чего же хлипкая защита от жестокости, царившей в мире! Паоло запер ее на два оборота и начал спускаться по лестнице вниз. Со всех сторон его догоняли следы чужой жизни, звуки и запахи, которые, казалось, он уже оставил далеко позади, в детстве. Внизу на столе лежала кипа корреспонденции, адресованная давно съехавшим из этого дома жильцам. У подъезда валялась старая газовая плита, вся поросшая чем-то вроде зеленых поганок.

Мы должны отсюда выбраться, — говорил себе Паоло, отпирая свое черное такси. Я должен во что бы то ни стало сделать так, чтобы мы отсюда выбрались.

И вовсе не потому, что я такой крутой бизнесмен и непременно должен работать на самого себя. И не потому, что для этого места я слишком хорош и не могу равнять себя с людьми, которые постоянно едят жареную баранину с острым перцем.

«А просто потому, что я отец, — думал Паоло. — И я должен заботиться о своей семье».

Он любил работать по ночам. Любил потому, что в это время на улицах было мало транспорта, и он мог не вдыхать выхлопные газы впереди идущих машин и не стоять в пробке на каждом перекрестке.

Как правило, свой вечер Паоло начинал с Сити — ради хорошей выручки. Он объезжал все улицы и подбирал всех мало-мальски прилично одетых людей, которые спешили на станции пригородных электричек. Потом отправлялся в Вест-энд, где жизнь кипела до середины ночи, а потом, перед рассветом, на пару часов наступал период затишья и продолжался до тех пор, пока в Хитроу не начинали приземляться первые самолеты из Гонконга и с Барбадосских островов.

В это время, когда ночь подходила к концу, а новый день еще не начался, Паоло отправлялся в убежище всех таксистов — место их отдыха, которое скрывалось под одной из центральных автотрасс. Это место было по-своему уникальным, что-то вроде джентльменского клуба. Здесь был гараж, автомойка, двадцатичетырехчасовая столовая, куда не пускали без значка таксиста.

Здесь Паоло чистил салон своей машины от всякой всячины. От рвоты, банок из-под пива, поношенных туфель на высоких каблуках, презервативов (использованных и нет), замасленных упаковок из-под уличного кебаба, зонтиков, мобильных телефонов. А однажды даже нашел в своей машине вагинальный вибратор. Джессике он никогда не рассказывал о том, что можно найти на заднем сиденье такси.

Когда его машина снова приобретала ухоженный вид, Паоло присоединялся к другим таксистам: съедал с ними по сэндвичу с беконом и выпивал чашку чая. Они называли его «сливочным мальчиком» — подразумевая, что он новичок, который набирается опыта у водителей со стажем, «снимает с них сливки». А он с удовольствием слушал их болтовню и сальные анекдоты. Ночная жизнь города со всеми ее удовольствиями, трагедиями, риском, преступлениями и грязью самым тесным образом переплеталась с лондонским такси.