Романтические комедианты, банальные мачо из телевизионных постановок — их было так много, этих нещадно избиваемых копов, своенравных частных детективов или специальных агентов а-ля Джеймс Бонд, — и блеклые старлетки, чьи имена давно забыты. Неужели это самое большее, на что была способна ее мать? Неужели ради этого она бросила своих детей? Ради какого-то атлетичного красавчика на заднем сиденье автомобиля и ради мимолетной, кратковременной славы? И даже теперь Кэт была потрясена тем, что нигде в квартире Оливии не было фотографий ее дочерей. Но она тут же рассердилась на себя и подумала: «Да какое мне дело?»

Из соседней комнаты слышался шум, словно кто-то выполнял там домашнюю работу. В дверях показалось лицо темнокожей домработницы и тут же исчезло.

— У тебя будет ребенок, — сказала Оливия, зажигая сигарету.

— Да, — ответила Кэт, — но все равно, можешь курить.

— А я знаю его отца?

— Отец за кадром.

— О, дорогая! Он тебя бросил, не правда ли?

«Я сижу у нее две минуты, — подумала Кэт, — а мы уже готовы вцепиться друг другу в горло. Мне надо успокоиться, быть выше этого».

— Я не позволила ему слишком долго маячить перед носом, чтобы он мог меня бросить, — сказала она. Ее мать приподняла бровь. Интересно, что означает этот хорошо отрепетированный жест? И означает ли он вообще что-нибудь? — Помнишь, что ты мне когда-то говорила? — продолжала Кэт. — Родители гробят первую половину твоей жизни, а дети вторую.

— Неужели я такое говорила? — заквохтала Оливия, очень довольная собой. — Между прочим, это сущая правда.

— Да, ну а где теперь твои бывшие любовники? Мне кажется, именно они испоганили твою жизнь! Разумеется, с твоего согласия. И только в той мере, в какой ты сама позволила им это сделать.

Ее мать рассмеялась.

— Ты ведь не из числа охотниц за спермой, о которых я так много читала?

— Охотниц за спермой?

— Ты же не из числа тех женщин, которые терпят при себе мужчину до тех пор, пока тот не сделает им ребенка?

— Нет, почему же, я именно такая. Охотница за спермой. А вот, кстати, то, что я тебе принесла.

Кэт открыла сумку, достала оттуда пачку из-под сигарет и отдала матери. Оливия захлопнула дверь той комнаты, где работала уборщица, и только потом открыла пачку и исследовала ее содержимое: нечто, завернутое в серебряную фольгу. Постоянно оглядываясь на закрытую дверь, она развернула фольгу и увидела там внушительную дозу гашиша. Оливия сумрачно улыбнулась.

— Наверное, тебе было трудно это сделать, — сказала она дочери.

— Ничуть, — ответила Кэт. — Я годами имела дело с кухонным персоналом. Многие из них — личности весьма непростые. Так что труда мне это не составило.

— Я не имею в виду достать наркотик. Я имею в виду прийти сюда.

— Нет проблем. Здесь, кстати, есть телефонный номер. Если ты захочешь достать еще дозу.

Кэт вручила матери фирменный спичечный коробок «Мамма-сан», на внутренней стороне которого был нацарапан номер мобильного телефона.

— Ты позвонишь по этому номеру и спросишь Грязного Дэйва, — сказала Кэт.

— Грязного Дэйва? — От ужаса Оливия округлила глаза.

— Именно, — подтвердила Кэт. — Он обслуживает мой кухонный персонал.

— Под словом «обслуживает» ты имеешь в виду, продает им наркотики?

— Нет, я имею в виду, что он приходит раз в неделю и наглаживает им одежду.

— Неужели ты считаешь, что я позвоню некоему Грязному Дэйву и попрошу его продать мне наркотики?

Кэт вздохнула.

— Мне все равно, что ты будешь делать. Весь этот сыр-бор развели из-за тебя, а не из-за меня.

— Ты жестокая твердолобая корова! — огрызнулась Оливия, внезапно ощутив вспышку гнева.

— Ну что ж, у меня была хорошая учительница, — ответила Кэт.

Но тут же прикусила язык. Она вспомнила, что раньше мать не давала волю своему языку, но когда сдавали нервы, Оливия начинала швыряться ботинками. А Кэт не хотела, чтобы сегодня ее мать снова начала швыряться ботинками. Перед ней сидела больная женщина, и Кэт хотелось поскорее вернуться домой, лечь в постель и почувствовать, как в животе пихается ее ребенок, словно пытаясь расширить свой крошечный мирок.

— Надеюсь, ты знаешь, что с этим надо делать? Его надо подогреть…

Оливия подняла руку.

— Я ведь не твоя воспитательница из Брайтона, так что не беспокойся. Господи, неужели именно мое поколение породило вашу культуру?

— Это не моя культура.

Кэт встала, собираясь уходить.

— Я тебе так благодарна! — поспешила сказать Оливия. Голос ее потеплел, пальцы нервно теребили спичечный коробок. — Ты сюда пришла. Ты это сделала. Понимаю, прошло много времени. Твоих сестер я видела довольно часто, но тебя никогда.

Кэт посмотрела ей прямо в глаза.

— Не нужно излишней сентиментальности. Я сделала это только потому, что меня попросила Меган.

— Я всегда считала вас очень красивыми.

— Что?

— Всех троих. Тебя и твоих сестер.

Кэт засмеялась.

— Меган хорошенькая. Джесси, действительно, можно назвать красавицей. Но только не меня.

— Не надо себя недооценивать, дорогая. У тебя потрясающие ноги. У меня есть приятель — психиатр — так вот, он считает, что это непростое дело. Женщине трудно пережить, когда ее дочери вырастают и становятся писаными красавицами. А для нее самой все будто клонится к закату. Вот, красивые дети, которые выросли в красивых женщин. Мои три дочери.

— Твои три дочери?

Кэт не стала продолжать, и тишина будто сказала за нее: «У тебя нет права так нас называть!»

Оливия бросила взгляд на телефон Грязного Дэйва, у нее дрожали руки. «Она превратилась в старушку», — подумала Кэт. Когда это ее мать успела превратиться в старушку?

— Но сейчас с ними обеими трудно связаться, — сказала Оливия. — Меган на Барбадосе. Джессика в своем проклятом Китае. Сколько еще она собирается там торчать?

— Разве они не посылают тебе открытки?

— Ты ведь знаешь, зачем мне это, правда? Ты ведь понимаешь, почему на склоне лет я собралась стать наркоманкой?

— Меган сказала. — Пауза. — Мне очень жаль.

— Неужели?

— Разумеется, жаль. Я бы такого никому не пожелала.

— Не поворачивайся ко мне спиной, Кэт! Этот специалист, которого мне рекомендовала Меган, просто ужасен! Боли становятся все сильнее! И тремор. Хочешь, расскажу тебе одну забавную вещь? Рассеянный склероз не укорачивает жизнь! То есть мускулы слабеют, человек дрожит, как осиновый лист, и слепнет, как крот! Но эта болезнь его не убивает! Он должен с ней жить!

«Мир жесток, — подумала Кэт. — А ты лучше спроси об этом своих детей, которых когда-то бросила». Но сегодня ей трудно было ненавидеть мать. Труднее, чем когда-либо раньше.

— Надеюсь, что эта штука принесет тебе хоть какое-то облегчение, — сказала Кэт, кивнув на пачку из-под сигарет. — По крайней мере, я тебе этого желаю.

Внезапно Оливия схватила ее за руку. Кэт почувствовала, как длинные пальцы Оливии буквально впились в ее кожу чуть пониже локтя. Так обычно поступают взрослые, когда пытаются непокорного ребенка удержать от чего-то, о чем он пожалеет. От этой внезапной физической близости Кэт вздрогнула, как от электрического удара. Она с трудом перевела дыхание.

— Я боюсь! Боюсь того, что со мной будет! — запричитала Оливия совершенно потерянным голосом. — Я боюсь того, во что я могу превратиться! Мне нужно, чтобы кто-нибудь за мной ухаживал! Мне нужна ты, Кэт! Потому что никого больше рядом нет!

Кэт посмотрела на мать. Если бы та попросила ее о помощи лет двадцать тому назад, — тогда, может, у нее бы и были какие-то шансы на успех. «Но ты, кажется, опомнилась слишком поздно, — подумала Кэт. — Кажется, ты потеряла счет времени».

И со всей мягкостью, на какую Кэт была способна, она попыталась высвободить руку. Но пальцы Оливии сжались еще сильнее, и в сердце Кэт закралась паника. Ей показалось, что в нее вцепилось прошлое, и все старые раны внезапно обнажились и заболели с новой силой. Ей стало ясно, что она никогда не освободится от груза этих несчастливых, загубленных лет.