Самболь успела заметить, как на улице внизу белокурый мальчик бросил с плеча гранатомёт и побежал сверкая пятками.

— Тяжело, когда тебя судят, оценивают как товар на рынке, особенно когда ты ещё подросток и не знаешь что такое цинизм и расчёт... — говорила Патрисия Шарман с экрана.

В телевизоре крутили запись ток-шоу, сделанную перед её смертью.

Трейси лежала на диване и внимательно следила за Патрисией. Вглядевшись как следует, она увидела что рука Патрисии дрожала, сотрясая пепел с сигареты, зажатой между пальцами.

— Я, я помню как одна женщина, кастинг-директор, которая позже стала продюсером, остановила меня посреди прослушивания и сказала: «Слушай, девочка, ты недостаточна красива чтобы быть актрисой. Найди себе какое‑нибудь другое занятие».

Её глаза заблестели от слёз в свете софитов.

Глаза Трейси тоже налились жидкостью. Ей казалось что она понимает женщину с телеэкрана и страдает от тех же самых чувств. Ведь это вроде бы так понятно и так по-человечески: быть отринутой, быть непринятой. Отбракованной. Из памяти она тут же накидала себе примеров с подтверждением этому, подтверждением того что и она была задета ровно тем же самым. И ей захотелось большего — убедить себя что и в этот самый момент она достойна жалости из‑за того что близкие, окружающие и всё мироздание так с ней обходятся.

— А я — красива? — спросила Трейси.

Евдокия натирала посуду тряпкой на кухне, мурлыча про себя песню, услышанную по радио и не выходившую у неё из головы всю последнюю неделю. Слова Трейси дошли до неё.

— Ну конечно же да, милая, — отвечала она, как всегда таинственным тоном. — Красота мира в его несовершенстве, в потёртостях и неровностях. В резком запахе пота, в волосах на руках, в сухой коже. Шрамы на твоём теле и на твоей душе делают тебя неповторимой.

— А зачем ты со мной? — спросила Трейси ещё, и Евдокия подлила ещё немного средства от жира в очередную тарелку прежде чем отвечать снова.

— Потому что одной очень тоскливо. Наши матери родили нас на свет и не объяснили что тут кругом одна тоска зелёная, даже здесь, во внешних мирах. Нам остаётся только немного кайфануть и доставить друг другу удовольствие — чтоб хоть немного повеселиться, вот и всё.

— Повеселиться — и всё? А что будет с нами дальше?

— Плевать. Я живу сейчас, а не потом. Вчера я разложила карты, и они сказали что впереди только одна несуразица, а в конце — смерть.

Трейси вдруг до смерти надоели пространные речи Евдокии. Она выключила телевизор, закрыла глаза и сделала вид, что уже спит.

Они бежали за ним отчаянно и никак не поспевали. Мальчик знал каждый закоулок, а они — нет. Самболь больше всего раздражала надпись на спине футболки мальчика: «Я следую за мечтой».

Он завёл их в часть города, разрушенную ураганом. Здесь улицы всё ещё были заполнены мусором и проржавевшими автомобилями. На дверях покосившихся жилых домов оставались пометки отрядов королевской гвардии: нарисованный краской из баллончика крест в виде буквы Х. В секциях между линиями креста были записаны число мёртвых людей и домашних животных; наличие опасностей — таких как утечка газа или оголённые провода; дата обыска и номер поискового отряда.

Люди продолжали жить в домах. Кто‑то жил там, где число мёртвых было ноль, а кто‑то где их было побольше. Трещины и дыры залили раствором и заложили кирпичами, а падающие стены подпёрли палками и домкратами. Всё равно после эвакуации возвращаться им было больше некуда.

Пауэрс приостановился. Жестами он показал Самболь что мальчик забежал в дом с заднего двора. Пауэрс подбежал ко входной двери, Самболь кивнула ему и обошла дом, встав под окном. Стекла в нём не было, только разорванное полиэтиленовое полотно.

Самболь перелезла в тёмную комнату. В колено ей впилась пара маленьких гвоздей на полу, она недовольно зашипела от боли и вытащила их. Видимо, это была комната мальчика — заключила она. В приглушённом свете из коридора на полу виднелась россыпь гвоздей, блестящие куски клейкой ленты и снаряды для гранатомётов.

Пауэрс ворвался в дом. Он и Самболь прошли на кухню: единственную комнату в которой горел свет.

Две женщины в ночнушках и с распущенными длинными волосами сидели за столом, освещённые пламенем свечи между ними. Одна была старой, другая довольно молодой. Глаза их были закрыты, ладони сложены, а углы губ нервно дёргались. Про себя они молились, чтобы беда миновала их. Но Пауэрс и Самболь не собирались уходить.

В комнате мальчика скрипнула дверь шкафа. Самболь поздно хватилась: мальчик снова убежал, выпрыгнув через окно.

— Так, — начал Пауэрс, тяжело дыша. — За этим чёртовым малым я снова бежать не хочу!

Из карманов он вытащил и бросил на стол пластиковые мешки и жгуты с затяжками. Женщины дрогнули, но не открывали глаза.

Хоть отряд Пауэрса и именовался «Серыми Лосями», среди простого народа он был прозван «пластиковыми мешками», или проще: «мешки».

— Начнём с этой, она дольше чем старуха протянет! — сказал Пауэрс.

Он схватил молодую за волосы и повалил на пол со стула. Девушка завизжала. Вторая женщина очнулась и злобно впилась глазами в Пауэрса.

— Вяжи её! — скомандовал Пауэрс. — Этой я займусь.

Самболь послушно взяла старую женщину за шею, прижала её головой к столу. Затем продела её ладони через пластмассовый жгут и затянула его.

— Кто он у вас? Сын, наверное? — говорил Пауэрс, повязав девушку и усадив её обратно за стол. — Какими надо быть больными ублюдками чтобы давать своему сыну гранаты с гвоздями вместо игрушек?

— А вы постройте здесь заново школу, чтобы детям было чем заняться! — сквозь зубы промолвила старуха, пока Самболь поднимала её со стола, усаживая на стуле.

— Ваш малец сегодня удалец, всех моих людей завалил, — сказал Пауэрс.

На голову девушке он надел мешок.

— И правильно сделал! — взвизгнула старуха.

— Нет, неправильно, — сказал Пауэрс. — Говори где он, старая мразь!

— Сначала верни МОЕГО МУЖА И СЫНА С ТОГО СВЕТА!

— ГДЕ ОН, ЧЁРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ?

Пауэрс затянул мешок на шее у девушки.

— Дочь она тебе, или свекровь, или ещё кто — мне плевать, сегодня ей достанется как следует пока не скажешь!

Девушка с мешком на голове сидела спокойно пару секунд. После чего резко дёрнулась и завертела головой из стороны в сторону. Пауэрс напрягся и покраснел, удерживая затянутый мешок. Старуха отвернулась, не в силах видеть такое зрелище.

— В резиденцию её величества прорываются толпы, — раздалось из рации на груди Пауэрса. — Снайперы на соседних зданиях сообщают что не будут открывать огонь и уходят с позиций. Толпы выносят из дворца слуг с отрубленными конечностями. Её величество должна прибыть в космопорт, повторяю...

Пауэрс снял мешок с головы и девушка отчаянно задышала. Он взял старуху за подбородок и повернул её лицо к себе.

— Не вижу прежней дерзости в твоих глазах! Куда гордость твоя делась теперь? — заорал Пауэрс.

— Не говори ему, — простонала девушка. — Он всё равно нас убьёт.

— Я не знаю где он, — сказала старуха, глядя прямо в глаза Пауэрсу.

— Тогда скажи куда ОН МОГ ПОЙТИ, ПРОКЛЯТАЯ ДУРА!

— Может, к своему брату, в бар на седьмой улице, я НЕ ЗНАЮ! — ответила она.

— Как называется ЭТОТ БАР?

— «МЕ-ЧТА»! Чтоб вы все сдохли, уроды!

— От вас никакого проку... — сказал Пауэрс, надев мешок обратно на голову девушке. — Этой тоже мешок на голову, Нгуен!

— Есть, майор, — сказала Самболь и выполнила приказ.

Пауэрс перезарядил пистолет, одёрнул затвор и выстрелил в головы девушке и старухе. Мешки на их головах заполнились кровью изнутри.

— Эти мешки очень удобны, Нгуен, — сказал Пауэрс. — Когда стреляешь этим курицам в головы, их кровь с мозгами не разлетается по всей комнате и не пачкает одежду. Понимаешь, Нгуен?

Он улыбнулся.

— Да, майор, — ответила Самболь. — Но не обязательно было их убивать.