77. Где эта вечная весна?
78. Разве в газете не написано: зеленоватые прозрачные вазы?{160}
79. Вчера вечером еще одна пчела выпила белой сирени. Очень косо срезать, тогда они могут касаться дна.
80. В сотах я его ем с удовольствием, но они бывают, наверное, только осенью, и кроме того, светлые красивые соты очень редки.
81. А ракитника нельзя достать?
82. Он сегодня воды еще не пил. И жить, как мы здесь живем, в «Венском лесу» было бы невозможно.{161}
83. Нельзя ли мне сегодня попробовать, может быть, мороженого
84. Преданный друг — добрый мудрый по-отечески заботливый ангел-хранитель.
85. Как легко это проходило тогда в постели, когда вы приходили, и притом у меня было даже не пиво, а, разумеется, компот, плоды, фруктовый сок, вода, фруктовый сок, плоды, компот, вода, фруктовый сок, плоды, компот, вода, лимонады, сидр, плоды, вода.{162}
86. Как это удивительно, правда? сирень, умирая, пьет, все еще всасывает.
87. Такого не бывает, чтобы умирающий пил.
88. Даже если дело идет к заживлению — простите эти мои вечные отвратительные расспросы, но ведь вы мой врач, правда? — это продлится годы и так же долго придется ждать безболезненной еды?
89. Риторический вопрос
90. При такой питейной способности я пока не смогу пойти с отцом в пивную в саду городской школы плавания.
91. В прежние годы Венеция Рива Дезенцано и тот же Нордерней Гельголанд дядя Зигфрид.{163}
92. Я однажды должен был ехать с ней (с ее знакомым) на Балтийское море, но постеснялся из-за своей худобы и, в общем, нерешительности.
Насколько это того стоило, понимать меня. Такая она была во всем.
Она была не красивая, но стройная, с благородной фигурой, которую она, как рассказывают (сестра Макса, ее подруга) сохранила.{164}
93. Положи мне на минутку руку на лоб, чтобы мне набраться мужества.
94. Эта газета приходит в 3 экземплярах 2 раза в неделю.
95. Каждый член устал, как человек.
96. Почему я в больнице даже не попробовал с пивом лимонад это все было так бесконечно.
97. Итак, помощь снова уходит, не оказав помощи.{165}
98. У рассказа теперь новое название: «Певица Жозефина, или Мышиный народ». Такие названия с «или» не очень красивы, но, может быть, здесь это имеет особый смысл. Оно несколько напоминает весы.
99. Когда я был маленьким и еще не умел плавать, отец, который тоже не умел плавать, иногда брал меня с собой в отделение для неумеющих. И потом мы сидели с ним, голые, у стойки, и перед каждым были пол-литра пива и колбаса. Колбасу отец обычно приносил с собой, так как в школе плавания она была слишком дорогая. Ты должна хорошо себе это представить: огромный мужчина держит за руку маленького робкого заморыша… например, как мы с ним раздеваемся в темноте в маленькой кабинке и как он потом меня оттуда вытаскивает, потому что я стесняюсь, как он пытается преподать мне свои мнимые плавательные познания и тому подобное. Но потом — пиво!
100. У тебя нет такого чувства, что перед Леонхардом, когда он диктует, стоит стаканчик пшора?{166}
101. Мой кузен был замечательный человек. Когда этот Роберт — ему было уже лет сорок — ближе к вечеру: раньше он не мог, он был адвокат и был очень занят, как делами, так и удовольствиями, — так вот когда он после пяти вечера появлялся в Софиевой школе плавания, несколькими движениями сбрасывал одежду, прыгал в воду и бултыхался там с силой красивого дикого зверя, сверкая водой и сияя глазами, и мгновенно оказывался далеко у самой запруды, — это было великолепно. А полгода спустя он был уже мертв, замученный насмерть врачами. Какая-то загадочная болезнь селезенки, с которой боролись, в основном, инъекциями молока, зная, что это ничем не поможет.
102. У Макса 27 мая день рождения.
103. Чаще предлагай сестре вина.
104. Здесь хорошо дарить, потому что здесь ведь каждый — немного знаток.
105. Это счастье — дарить то, что другому наверняка и в тот же миг доставит искреннюю радость.
106. Надо бы еще позаботиться о том, чтобы самые нижние цветы там, где они прижимаются к вазе, не страдали. Как бы это сделать? Может быть, действительно лучше всего — чашки.
Речь о еврейском языке{167}
Перед тем как прозвучат первые стихи восточно-еврейских поэтов, я хотел бы уверить вас, глубокоуважаемые дамы и господа, в том, что вы понимаете идиш намного лучше, чем вы думаете. Я, собственно, не забочусь о тех впечатлениях, которые получит каждый из вас на сегодняшнем вечере, но я хочу, чтобы с первого же мгновения они — если они того заслуживают — воспринимались свободно. Однако этого не может произойти, пока некоторые из вас испытывают перед идиш такой страх, что он почти читается на лицах. О тех, кто относится к идиш с пренебрежением, я вообще не говорю. Но страх перед идиш — если угодно, страх, смешанный с неким известным отвращением — в конце концов вещь, в принципе, понятная.
Если мы окинем предусмотрительно-беглым взглядом нашу западноевропейскую жизнь, мы найдем ее весьма упорядоченной, все спокойно идет своим чередом. Мы живем в каком-то прямо-таки веселом согласии, понимаем друг друга, когда нам это необходимо, обходимся друг без друга, когда нас это устраивает, но понимаем друг друга даже и тогда; кто, существуя при таком порядке вещей, смог бы понять этот путаный идиш — да и кто вообще захотел бы его понимать?
Идиш — это самый молодой европейский язык, ему всего четыреста лет — даже, собственно, еще намного меньше. Он еще не выработал такие ясные языковые формы, какие используем мы. Его выражения коротки и остры.
У него нет никакой грамматики. Любители пытаются составить грамматику, но идиш постоянно живет в речи и не может устояться. Народ не оставляет его грамматикам.
Он состоит из одних иностранных слов. Но они в нем не покоятся, а сохраняют ту торопливость и живость, с которой были усвоены. Переселения народов пронизывают идиш от одного его края до другого. Все это немецкое, древнееврейское, французское, английское, славянское, нидерландское, румынское и даже латинское идиш воспринял с любопытством и легкомыслием; немалая сила нужна уже для того, чтобы удержать эти языки вместе в таком состоянии. Поэтому ни один разумный человек и не помышляет о том, чтобы превратить идиш в какой-то мировой язык, как ни близок он, вообще говоря, к таковому. Заимствования из него популярны только в воровском жаргоне, потому что арго меньше нуждается в языковых связях, чем в отдельных словах. А также потому, что идиш все-таки долго был презираемым языком.
