62. Я совсем заблудился в этом лесу. Непонятно как заблудился, потому что еще недавно я шел хоть и не по дороге, но поблизости от нее, причем она все время оставалась в поле моего зрения. Но теперь я заблудился, дорога исчезла, и все попытки вновь ее отыскать оказались безуспешны. Я уселся на пень, собираясь обдумать положение, но был рассеян и все время отвлекался от важнейшего на что-то другое, проплывая в мечтах мимо насущных забот. Потом мне в глаза бросились окружавшие меня кусты черники, густо усыпанные ягодами; я собирал их и ел.

Жил я в отеле «Эдтхофер», в «Альпийском Эдтхофере», или в «Кипрском», или еще в каком-то, — я уже не мог вспомнить его полное название, да, наверное, уже больше его и не увижу, тем не менее это был очень большой отель, к тому же с превосходным оборудованием и обслуживанием. Я прожил там едва ли больше недели, но почти каждый день менял комнату — Бог весть, почему, — так что часто не знал номера своей комнаты и, возвращаясь днем или вечером домой, вынужден был спрашивать у горничной, где мой теперешний номер. Правда, все комнаты, которые могли мне подойти, располагались на одном этаже и к тому же выходили в один коридор. Их было не много, блуждать мне не приходилось. Так, может быть, только этот коридор и предназначался для гостиничного использования, а весь остальной дом — для сдачи внаем или для чего-то еще? Сейчас я этого уже не знаю, а может быть, не знал и тогда, меня это не интересовало. И все же это невероятно: на доме были укреплены большие, далеко друг от друга отстоящие буквы (они были металлические, но без особого блеска, скорее матовые, с таким красноватым отливом), составлявшие слово «отель» и имя владельца. Или там было только имя владельца без обозначения «отель»? Это возможно, и тогда, разумеется, многое стало бы понятным. Но и сейчас, перебирая неясные воспоминания, я все же склоняюсь, скорее, к тому, что «отель» там был. По дому ходило много офицеров. Я, естественно, день проводил большей частью в городе — были всякие дела и нужно было столько всего посмотреть, — так что у меня оставалось не много времени для наблюдений за жизнью отеля, но офицеров я там видел часто. Правда, с отелем соседствовала казарма, и это даже было, вообще говоря, не соседство, между отелем и казармой, очевидно, существовали другие связи, более свободные и более тесные. Сейчас все это уже нелегко описать, да и тогда было нелегко, и всерьез я не пытался это выяснить, хотя такая неясность порой доставляла мне неудобства. Так, иногда, возвращаясь домой в рассеянности, вызванной шумом большого города, я не сразу мог найти вход в отель. Впрочем, вход туда в самом деле, кажется, был очень маленьким; более того — хотя это, разумеется, и было бы странно, но — там, может быть, вообще не было никакого, собственно, входа в отель, а те, кто хотел в него войти, вынуждены были проходить через дверь ресторана. Ну хорошо, пусть бы это было так, но даже и эту дверь ресторана я не всегда мог отыскать. Иногда, думая, что стою перед отелем, я в действительности стоял перед казармой; хотя там была совершенно другая площадь, тише и чище, чем перед отелем — просто мертвецки тихая и образцово чистая, — но все же такая, что одну можно было спутать с другой. А чтобы оказаться перед отелем, нужно было еще завернуть за угол. Однако сейчас мне кажется, что иногда (правда, только иногда) получалось иначе и даже с этой тихой площади удавалось — например, с помощью какого-нибудь офицера, которому было по пути — сразу найти дверь в отель, причем не какую-то другую, вторую дверь, а именно ту самую, которая одновременно была и входом в ресторан, — узкую, занавешенную изнутри красивой белой, украшенной лентами портьерой, чрезвычайно высокую дверь. При этом здания отеля и казармы различались принципиально: отель был построен в обычном гостиничном стиле, правда, с некоторым уклоном в доходный дом, казарма же, напротив, — в виде маленького романского замка, приземистого, но просторного. Казарма объясняла присутствие офицеров, однако рядовых я никогда не видел. Я уже не помню, откуда я узнал, что дом, похожий на маленький замок, был казармой, но у меня, как упоминалось, нередко возникали причины интересоваться им, когда, с досадой отыскивая дверь в отель, я крутился на этой тихой площади. И только оказавшись наверху, в своем коридоре, я чувствовал себя в безопасности. Мне было там очень уютно, и я был счастлив, что в этом большом чужом городе нашел такое удачное место.

63. Что ты напустился на меня, как черт? Я тебя не знаю, я тебя вообще впервые вижу. Ты давал мне деньги, чтобы я купил тебе в этом магазине конфет? Да нет, это явная ошибка, не давал ты мне никаких денег. Ты не спутал ли меня с моим товарищем, Фрицем? Но, правда, он на меня не похож. Что ты расскажешь это учителю в школе, я нисколько не боюсь. Он меня знает и твоим обвинениям не поверит. И мои родители тебе этих денег тоже не вернут, можешь не сомневаться, да и с какой стати, когда я от тебя ничего не получал? И если бы они даже захотели тебе что-то дать, так я бы их попросил этого не делать. А теперь пусти меня. И не смей за мной идти, а то я скажу вон тому полицейскому. Ага, к полицейскому идти не хочешь…

64. Прочь отсюда, только прочь отсюда! Можешь не говорить мне, куда ты меня ведешь. Где твоя рука? ах, я не могу найти ее в этой темноте. Если бы только я уже держал тебя за руку, тогда уж, я думаю, ты бы меня не оставил. Ты слышишь меня? Ты, вообще, — в комнате? Может быть, тебя здесь вовсе и нет. Да и что могло привлечь тебя сюда, во льды и туманы Севера? кто вообще заподозрит, что здесь есть люди? Тебя нет здесь. Ты отступился от этих мест. А я встаю и ложусь с одной мыслью: здесь ты или нет?

65. Чтобы хромые считали, что они ближе к полету, чем прямоходящие! И при этом многое даже свидетельствует в пользу такого мнения. В пользу чего только не свидетельствует это многое.

66. Бедный покинутый дом! Был ли ты когда-то обитаем? Об этом не сохранилось свидетельств. Никто не исследовал твою историю. Как холодно в твоих стенах. Как гуляет ветер в твоих печальных коридорах, не встречая препятствий. Если ты и был когда-то обитаем, то все следы этого непостижимо стерлись.

67. Я похоронил мой разум в руке; веселый, я хожу с высоко поднятой головой, зато рука устало повисла, разум тянет ее к земле. Взгляни только на эту маленькую, обтянутую заскорузлой кожей, прошитую венами, сморщенную складками, жилистую пятипалую руку, — как хорошо, что мне удалось спасти разум, схоронив его в этом незаметном хранилище. В особенности большие преимущества дает то, что у меня две руки. Словно в детской игре, я спрашиваю: в какой руке у меня разум? И никто не может угадать, потому что по морщинам моих рук я в один миг могу перенести разум из одной руки в другую.

68.

69. Я охотничий пес. Каро моя кличка. Я ненавижу всё и всех. Я ненавижу своего хозяина, охотника, хотя эта сомнительная личность не стоит даже ненависти.

70. Мечтательно склонил головку цветок на высоком стебле. Вечерние сумерки обнимают его.

71. Это не был балкон, просто на месте окна была дверь, которая здесь, на четвертом этаже, открывалась прямо в пустоту. В этот весенний вечер она была открыта. Студент, зубря, ходил по комнате взад и вперед; оказываясь возле этой двери-окна, он всякий раз ширкал подошвой по ее порогу снаружи — подобно тому, как быстро облизывают языком что-нибудь сладкое, оставляя его себе на потом.