За стеной раздавались свирепое рычание и вой, и так трещали кости и суставы, так рвались сухожилия и кожа, что каждый из сидящих в шалаше едва сдерживался, чтобы не закричать от напряжения и страха!
Злобные звуки и громкие удары, однако, начали затихать, и послышалось разгоряченное сопение и чавканье, хруст раздираемой на части туши. Затем, как показалось всей компании, исполин потащил тяжелое тело поверженного врага в сторону густого леса, издавая утробные звуки, от которых у путников холодело в груди.
- Похоже на звериную охоту, - еле слышно проговорил профессор.
- А если этого перекуса ему не хватит? - спросила дрожащим голосом Рёзи.
- Силы Небесные! - взмолилась Мушка.
- Котс никогда не пошел бы в поход без оружия, - произнес подавленный Пыш.
- Тише, друзья, мне показалось, что заскрипела дверь, - сообщил дрогнувшим от слабой надежды голосом Паралличини, обладавший тонким слухом.
Он проворно вскочил на четвереньки и, как упитанная зверушка, быстро-быстро пополз из шалаша.
Сразу же снаружи раздался его громкий возбужденный шепот: 'Вижу какую-то избушку! На крыльце стоит высокий старик во всем черном, с фонарём в руке, смотрит прямо на меня, собирается заходить в сторожку!'
Тут и остальные явственно услышали скрип дверных петель в тишине осенней ночи.
Под, не выпуская из руки своего грозного оружия, проворно вылез из шалаша, боднув в мягкий бок Паралличини, застывшего, как терьер, нюхающий воздух.
Оба, стоя на четвереньках, напряженно уставились на темнеющую в тумане избушку, точнее, на её светящееся окошко, в котором маячила мрачная фигура.
- Надо разведать! - решительно заявил композитор.
Не успел Паралличини закрыть рот, как сверху раздалось зловещее: 'Уха-ха-ха!', и огромная черная тень свалилась на них, обдав потоком холодного воздуха! Оба разведчика плотно прижались к сырой земле, прикрывая головы руками. Большая ночная птица издала скрипящие звуки и, схватив с еще не остывшего поля боя оброненный кусок, похожий на внутренний орган, взмыла на свою ветку, крепко зажав его в клюве.
В узком лазе показались бледные лица Рёзи и Кро, кряхтя и бранясь, почему-то, по-французски, повторяя то ли 'хорошо', то ли 'крюшон', выбрался профессор Войшило.
- Кстати, - заявил Паралличини, оскалившись, - я бы тоже не отказался сейчас от стакана крюшона!
Вылезли остальные, уставились удивленно на избушку, спрашивая друг у друга: 'Откуда она взялась?'
Однако, сторожка стояла твердо, как факт, на границе между полем и лесочком, скорее даже, на самом поле, подмигивая промерзшим усталым путникам желтым глазом окна.
- Надеюсь, она не на курьих ножках, и не кинется удирать от нас! - воскликнул озорно Войшило, - Но мы её догоним! Догоним ради этой печки!
И он указал на дымок над крышей избушки.
Профессор сделал несколько шагов в сторону сторожки и сразу же запнулся о что-то мягкое. Он, поправив очки, с интересом склонился над этим предметом. Луна заботливо посветила на лежащую на желтой траве вырванную мясистую кабанью лопатку.
- О-ля-ля, как говорят французы, - весело сообщил профессор, - и на охоту ходить не надо! Однако, у страха глаза велики, я полагал, что тут идет битва, по крайней мере, двух мастодонтов!
Он уложил находку в пакет из-под пиццы, хохотнул беззаботно и, предвкушая печной жар и жаркое из кабанятины, закинул рюкзак за спину и бодро зашагал сквозь туман к избушке, изрыгая веселые облачка пара. Остальные, собрав скромный скарб, поспешили за ним. Последним семенил Пыш, озираясь по сторонам и тяжело вздыхая. Он шуршал осенними листьями, вспоминая что-то давнее радостное, мирное и покойное.
Навстречу ночным гостям поднялся высокий старик с длинной седой бородой в длинном белом одеянии. Вся избушка состояла из двух комнат. В первой, более просторной и жарко натопленной, располагался длинный деревянный стол, и две скамейки по его бокам, в углу на бревенчатой стене висел грубо сколоченный шкафчик с посудой, под ним блестела вода в двух ведрах. На потолочном крюке покачивался большой железный сияющий фонарь.
- Располагайтесь, - предложил старик, указывая костлявыми пальцами на скамейки, - угостить нечем, только трава для чая, а что имеете - готовте, будте, как дома.
- Как обращаться к Вам, почтенный? - спросил Войшило.
- Называйте меня 'отшельником', господин ученый, - сказал хозяин просто и удалился в маленькую комнатушку, не закрывая за собой двери.
Профессор удивленно глянул ему вслед и махнул рукой, что означало: раскладывайте накидки и шляпы на просушку, доставайте трофейные овощи и свеженину, готовте ужин, будем греться и пировать, зайцы мои!
И работа закипела! Мушка опаливала над огнем щетину с кабаньей лопатки, Берёза старательно мыла овощи, перебирая каждый капустный листик, Рокки резала их прямо на столе, не найдя разделочной доски. Избушка наполнилась уютными постукиваниями и побрякиваниями, а вскоре раздалось аппетитное бульканье, и щекочущий ноздри аромат опьянил голодных путешественников. Варвара Никифоровна, перемыв деревянную посуду, раскладывала неописуемое жаркое с гарниром из овощей большой деревянной ложкой по деревянным мискам. Первую из них Берёза понесла хозяину, но тот отказался.
- Я не сяду на угол! - заявила капризно Медуница, - А то никогда не выйду замуж!
- Чем острее, тем быстрее, - утешила её Берёза, ставя на плиту закопченный чайник, - не будь суеверной!
Отшельник кашлянул в своей комнатушке, и некоторым показалось, что он тихо промолвил: 'Точно'. Впрочем, все сразу забыли о нём.
Благоговейное отношение к пище, благодарность к её Создателю витали в жарком ароматном воздухе над столом, к которому склонились десять розовых сияющих блаженством лиц.
Как только утолили острый голод, Мед напомнила: 'Дедушка, а ты не забыл, что обещал рассказать о Флоренции, где тоже любят кабанятину?!'
- Да-да, - согласился раскрасневшийся Войшило, откладывая с готовностью деревянную ложку.
Улыбающиеся путники сели поудобней, и профессор начал свой рассказ:
'Италия - маленький 'сапожок', битком набитый разного рода культурной всячиной, среди которой блестит драгоценная жемчужина, под названием 'Флоренция'. Когда я гулял по улицам этого старого города, украшенного многочисленными статуями, то представлял любовные скитания Данте, его нежные томления и переживания; словно наяву, видел амурные похождения ветреных гуляк, расписавших здесь на века многочисленные базилики. Повсюду мне чудились притаившиеся, шепчущие друг другу на ухо пьянящий бред влюбленные в шёлковых широких плащах, сливающихся с тенью от выступов домов в узких улочках. И на меня то и дело пристально взглядывали из окон, заставленных цветочными горшками и птичьими клетками, дамы минувших эпох в черных кружевных накидках, с горячими взорами и темным румянцем на щеках.
Флоренция мне представлялась городом любовных призраков. И какие умы переболели здесь сердечной лихорадкой: и великий Галилей, измерявший Вселенную дугами, и Маккиавелли, знавший толк в имидже государей, и богатые Медичи плодили здесь от безумной страсти внебрачных детей, делая их потом кардиналами и, даже, папами! В одну из таких прогулок, сладких и счастливых, я сочинил стихотворение 'Моя Флоренция':
В старых домах, где живут канарейки,
Где из фарфора герои,
Там веера, канапе, душегрейки,
Шали и черные брови.
Под редкой тафтой, под атласом корсета
Вдруг сердце усталое дрогнет, -
Остановилась, как будто, карета
Иль похоронные дроги?
И кружевная перчатка поправит
Пояс и редкие букли;
'Он все же вернулся!' - смешно прокартавит
Рот, как с фарфоровой куклы.
И каблучки ковылять по паркету
Будут до двери балкона,
Чтоб очи нашли средь машин ту карету,
Где уста целовались до стона'.
Неловкие стихотворные строки в малой степени выражали мои чувства и настроения, вызываемые Флоренцией, которую называют во всем мире 'цветущей'. И вот, однажды, это было еще до чудовищного наводнения 60х годов, погубившего множество флорентийских шедевров, мне довелось посетить этот удивительный город вместе с моим другом Ослом. Я сразу высказал ему свои соображения. 'Флоренция - это город любовных призраков', - сообщил я, словно разгласил государственную тайну своей души. Осел посмотрел внимательно по сторонам и глубокомысленно заметил: 'Боюсь, что для меня Флоренция - город вкусного мороженого!'
