Пётр снова засмеялся от удовольствия, знакомого всем ценителям головоломок, когда составляющие её детали наконец-то идеально ложатся в отведенное для них место.

Таким образом, получается, что все знания, которые содержатся в алхимических книгах, были предварительно зашифрованы их авторами, древними химиками. Можно только себе представить, как они забавлялись, глядя на всех этих романтиков и безумцев, которые использовали зашифрованные трактаты как прямое указание к действию и, обложившись тиглями и ретортами в тайных лабораториях, безуспешно пытались добыть из свинцовых стружек золото. Какая тёмная, беспросветно-жуткая история заблуждений, до предела наполненная искалеченными судьбами всех тех, кто пытался открыть двери, которые никуда не вели и не могли привести.

«Но почему?» — спросил себя Пётр, и сам же ответил: потому что человеческая жадность и глупость является самой надежной защитой для тайного знания. Благодаря алчности мечтателей о дармовом золотишке и удалось сохранить мудрость древних химиков, чтобы передать её в руки всех тех, кто способен разгадать шифр и воспользоваться знанием. Точно также мудрецы древности спрятали в семидесяти восьми картах Таро учебник астрологии, и тысячу лет картежники проигрывали и выигрывали свои и чужие состояния и даже жизни, не подозревая, что тасуют, сдают, берут и побивают страницы книги, содержащей в себе мудрость всего мира.

Пётр поднял руки к лицу и ощутил давно забытое: как в пальцах опять, сперва едва ощутимо, а потом все мощнее запульсировали токи. Но в этой привычной, казалось бы, пульсации появился новый оттенок, и Пётр понял ещё одну важную вещь: каким образом он сможет получить платину лабораторным путем, совершить пресловутое Великое Делание алхимиков. Раньше он уже читал о том, что так называемый философский камень является субстанцией, которая изменяет структуру всех вещей, позволяя превращать один химический элемент в другой. Лукавые алхимики писали в своих трактатах о том, что этот самый философский камень можно синтезировать — очередная ложь, потому что способность изменять структуру вещей была врожденным талантом, таким же даром, как умение смешивать и накладывать краски на холст, создавая прекрасные полотна.

В одной из лабораторий химической корпуса Политехнического института, куда Пётр проникал по ночам за взятку, рукам чудотворца удалось, пускай с третьей попытки, обратить крупицы кальция и никелевую стружку в более-менее чистую платину. Всё ж не зря преподаватели называли его одним из талантливейших студентов на потоке.

«Вот если бы иметь собственную лабораторию», — думал той ночью Пётр, разглядывая остывающие капли платины и ещё не подозревая о том, что мечты имеют свойство сбываться. А когда это происходит, мечта легко способна обернуться кошмаром.

После того, как чудо свершилось, Пётр уперся большим лбом в проблему — банальную и смешную, как для человека, который смог одолеть загадку Великого Делания. Куда девать полученную платину? Сдавать в ломбард либо нести в скупку золотого лома? Поэтому нет ничего удивительного в том, что рано или поздно на его пути возник авторитетный человек. Если бы не Игорь Борисович со своими големами, так кто-нибудь другой.

На их первую встречу Пётр приехал лежа, скорчившись на полу микроавтобуса, с мешком на голове, причем один из големов поставил на него ногу — наверное, чтобы Пётр не сбежал по дороге. Затем его выволокли, будто мешок с картофелем, из машины, и Пётр обнаружил себя в лесу, за которым пролегала оживленная трасса. Он огляделся: автомобили услужливо замерли перед высоткой-недостроем. Не успел Пётр удивиться, кому и зачем понадобилось возводить высотный дом посреди леса, как бандиты подхватили его и потащили по лишенным перил пролётам куда-то наверх. Внутри пахло мочой, крысами, блевотиной, и Пётр снова открыл глаза, только когда ощутил потоки свежего воздуха, шевелившего волосы надо лбом.

Заложив руки за спину, по крыше прогуливался невысокий лысоватый человек с неуместной бородкой на грубом волевом лице, коренастый, в серой пиджачной паре. Он остро глянул на Петра и отвернулся, замерев у самого края недостроенной крыши. Шприц телевизионной вышки торчал из земли прямо посреди могил, возведенный на трех кладбищах: Лукьяновском, Военном и разграбленном Еврейском. Пётр догадался, что они находятся где-то в Сырецком лесу и, стараясь не улыбаться, подумал о том, а так ли неправы полубезумные пророки, вечера напролет спорившие на скамейках у городского Почтамта о дьявольской природе советской власти? Определенно, только человек, разбирающийся в искусстве некромантии, мог принять странное, на поверхностный взгляд, решение установить на кладбищах телевышки, транслирующие напрямую в головы граждан единственно правильные суждения, взгляды и оценки.

(В дальнейшем он ещё не раз обратит внимание на тот факт, что все встречи с Игорем Борисовичем происходили в виду погостов — видимо, профессия обязывала.)

Пётр не выдержал и все же улыбнулся, а улыбнувшись, понял, что не боится ни авторитетного человека в костюме, ни его остриженных наголо големов.

«Какая скука, — сказал он себе, замерев у края крыши. — А я-то думал, что от него будет пахнуть серой».

Пётр всё ещё не понимал, что запах серы в данном случае должен исходить от него самого, потому что пройдет несколько недель, и криминальный авторитет средней руки превратится в одного из богатейших нуворишей в разоренной стране.

Сам Пётр в результате сделки на крыше с видом на три кладбища получил собственного голема в роли угрюмого телохранителя и по совместительству личного водителя, автомобиль и новую порцию горького, но вполне ожидаемого опыта: богатство не принесло ему ни радости обладания, ни забвения боли. Но Пётр заблуждался, полагая, что именно деньги стали ниспосланным ему испытанием, которое он не смог пройти достойно, искушением, перед которым снова не устоял. И пока Пётр не осознал ошибку, ему оставалось исполнять роль слепого инструмента в чужих руках, которые действительно искушали — но не его, а другого.

(Если бы алхимик предпочитал романы чернокнижным трактатам, он бы наверняка по достоинству оценил шутку судьбы, в которой Мефистофель и Фауст поменялись местами.)

Разгадка тайны алхимической трансмутации, собственно, и была тем ключом, который подходил к замкам всех тюрем этого мира, включая его собственную темницу сожалений по утраченной любви и упущенным возможностям, в которую Пётр добровольно себя заключил. Он всё ещё не понимал, что и был тем самым философским камнем, который изменял природу всех вещей, превращая один элемент в другой — точно так же, как вместо одной картины окружающей реальности можно нарисовать другую. Пройдет ещё немного времени, и Пётр её нарисует.

От воспоминаний разболелась голова, и той ночью Пётр заснул прямо в лаборатории, опустив пылающий лоб на стол, обитый цинком, а проснулся от выстрелов. Стреляли наверху, топали, что-то неразборчиво кричали, падали на пол, снова стреляли. Пётр протер глаза и с интересом прислушался: хотя ему пришлось недолго общаться с бандитами (гораздо, впрочем, дольше, чем хотелось бы), выстрелов он ещё никогда не слышал. Едва Пётр прислушался, как наверху все стихло, и в напряженной тишине сквозь удары сердца донесся скрип: кто-то спускался в подвал. Судя по тому, как скрипели лестничные доски, шёл довольно грузный человек, а значит, кто-то чужой. Пётр слышал его одышливое дыхание, пока тот стоял за дверью лаборатории, видимо, готовясь войти; сел на стуле прямо и приготовился встретиться взглядом с этим человеком, кто бы он ни был.

Им оказался милиционер, действительно, крайне тучный, а ещё неряшливый: с небритыми щеками, пятнами пота на голубой форменной рубашке под мышками и почти женскими грудями. Фуражку нёс в руке, свободной ладонью вытирая струящийся по лысине пот, а переступив порог, осмотрелся исподлобья. Глубоко посаженные глазки, поблескивающие из-под бровей, цепко ощупали каждый закоулок лаборатории — Петру даже показалось, милиционер увидел, что именно лежит на дне его собственных, Петра, карманов. И этот взгляд, и манера держать фуражку подсказывали, что этот человек не ряженый, он настоящий, как говорили оба Володи, мусор.