Пётр нахмурил лоб Франкенштейна, припоминая. Карманный календарик далеко не сразу отыскался среди исписанных блокнотов, раскрытых книг, каких-то причудливых таблиц и графиков, которыми был завален, словно осенними листьями, большой рабочий стол у двери на балкон и широкого окна без занавеси. Календарик досадно напомнил, что наступило 5 сентября, а значит, Пётр совсем забыл о том, что сегодня его ожидал долгий рабочий день в лаборатории. Оборудованная по последнему слову науки и техники в подвале загородного дома, напоминавшего скорее крепость, чем убогую киевскую дачку, лаборатория принадлежала авторитетному человеку Игорю Борисовичу.

Пётр сам выбирал время для работы, долго вычисляя нужные дни с помощью калькулятора и каких-то таблиц. Наступил как раз такой день, и его нельзя было пропустить.

Дверной звонок снова протарахтел. Пётр протянул онемевшую руку (забыл снять накануне часы, стрелки показывали начало одиннадцатого утра), и включил телевизор, напоминавший игрушку — во многих семьях держали такие в кухне, на алтаре холодильника, а летом увозили с собой на дачи. Телевизорчик был подключен к камере, замаскированной в дерматиновой обивке двери. На мутном черно-белом экранчике переминался с ноги на ногу наголо бритый мужчина уголовного вида, что подчеркивалось одеждой: кожаным бушлатом на широких плечах, под таким удобно прятать оружие, и мятыми слаксами. Пётр бросил календарик обратно на стол и пошел отпирать массивные железные двери. Иногда он думал с ухмылкой о том, что сам себя прячет по вечерам в сейф, как некую драгоценность.

Мужчину за дверью звали Володей. На его лице навсегда застыло выражение угрюмой сосредоточенности, как будто самый главный на свете раздатчик удовольствий и благ всё время не докладывал в его тарелку.

(А Володя каждый раз подсчитывал и старался навсегда запомнить, сколько именно.)

Он молча переступил порог и ощупал комнату и кухню глубоко вдавленными в бритый череп глазами. Не здороваясь тоже, Пётр оглянулся через левое плечо на письменный стол и взял куртку, которая лежала рядом, на стуле.

— Возьми ещё шмотья, — остановил его Володя. — Надо пересидеть неделю. Здесь опасно. Сам знаешь, что в городе.

К сожалению, это было правдой. Авторитетный человек Игорь Борисович воевал с другими киевскими князьками: на днях в «Киевских ведомостях» писали о том, что одного из его солдат застрелили прямо в ресторане «Козаченьки», что на улице Сагайдачного.

(Бесполезную по сути дела газету Пётр пролистывал в уборной, читая только заголовки статей. Эти знания ничего не прибавляли к его картине мира, просто жаль было потерянного времени, а ещё казалось забавным обзаводиться новыми привычками.)

Выбора, на самом деле, не было, этот момент наступил бы рано или поздно. Позавчерашняя встреча с учителем, прямо под Оперным театром, куда Пётр ездил на премьерный спектакль нового сезона, теперь показалась ему не случайной. Пётр оглядел комнату, спрашивая себя, суждено ли вернуться обратно. Он не питал никаких иллюзий относительно мира, в который ему пришлось окунуться, словно в нечистую воду, и по поводу людей, населявших этот мир — они жили по собственным правилам и законам. Иногда Пётр думал о том, когда именно и как это произойдет, но не предполагал, что настолько буднично. Было немного жаль: он так и не успел обжить эту комнату. Не о чем вспоминать и не с чем прощаться.

— Подожди на кухне, пока я соберусь.

— Ладно, — буркнул Володя и вышел, хотя выходить не хотел.

Все имущество Петра помещалось в большой спортивной сумке, на дне которой валялись тугие пачки зеленых купюр, гонорар за последнюю работу. Сложив в стопку блокноты, лежащие на столе (в них не было ничего важного), поискал в ящиках и нашёл едва начатый конспект — судя по записи на титульном листе, когда-то тетрадь принадлежал студентке третьего курса кафедры химического машиностроения Киевского политехнического института Иванне К. Не глядя бросил на дно сумки, сверху положил таблицы в больших переплетах с истрепанными корешками.

— Ты ещё долго? — проскрипел Володя из кухни. — Сегодня очень много работы. Игорь Борисович хочет 10 килограмм.

— Да, много работы, — пробормотал Пётр и крикнул: Сейчас!

К тетрадям и книгам добавил свитер и несколько футболок, подумав секунду-другую, отобрал с полки четыре или пять коробок с компакт-дисками, закрыл сумку и вышел на кухню, не оглядываясь. На табурете у кухонного стола сидел Володя и хмуро следил за Петром.

— Поехали, — сказал Пётр.

Володя сунул руку под бушлат, прошелестел к двери, замер на какое-то время у глазка, затем неслышно выскользнул на лестничную клетку.

(О камерах наблюдения он не знал, а Пётр ему не рассказывал.)

В отличие от Володи, Пётр не боялся: всё самое страшное в его жизни уже произошло. Не торопясь запер двери, спустился во двор дома и спокойно подошел к темно-зеленому «БМВ», где мрачнее обычного уже ждал на водительском месте Володя. Сдерживая себя, только пальцы барабанили по рулевому колесу, он следил в зеркальце заднего обзора, как Пётр медленно ставил сумку на заднее сидение и также медленно, будто нарочно, садился в машину.

Ехать было недалеко: они выкатились на проспект Победы, пустой, как дорожка боулинг-клуба в парке возле станции метро «Нивки», а уже через десять минут, сделав круг по Интернациональной площади, ехали вдоль ограды Берковецкого кладбища. Потом у дороги замелькали домики дачных кооперативов, приземистые и тёмные, как деревенские сортиры, а за дачными участками лицом в землю лежали кукурузные поля, залитые прохладным осенним солнцем.

Перед поворотом на Окружную дорогу, прямо на автобусной остановке, где вечно кучковались дачники с сумками на колесиках, названными в честь президента Украины, стоял продуктовый киоск — похожий скорее на танк, врытый в землю для обороны дачного товарищества.

— Останови возле киоска, — попросил Пётр.

Володя посмотрел недобро, но все же затормозил. Он слушался только двух людей. Игоря Борисовича, которого боялся по-настоящему и преклонялся, хотя и не знал такого слова, перед его умом и хитростью — и, как ни парадоксально, этого мальчика, которого мог бы изломать одной левой рукой. Однажды Володя посмотрел ему в глаза и с тех пор этого не делал. Таким взглядом, разрезающим огонь и камень, на него однажды смотрели люди, которых Володя предпочел бы забыть, да только не получалось. Сколько он ни думал об этом, все никак не понимал, почему Пётр не боится: ни его, ни Игоря Борисовича, ни пса-людоеда, который охранял дачу, хотя все их боялись. Ведь так было неправильно, на страхе держался мир.

— Я пройдусь, — бросил Пётр в открытое окошко машины, откусил от стаканчика с пломбиром и пошел вперед по дачной дороге.

Володя поехал следом.

Тропинка привела к дачному участку номер 78, огороженному высокой кирпичной стеной. Пётр посмотрел на цифры и засмеялся от неожиданности: надо же, сколько раз проезжал сквозь эти ворота, и не замечал. Калитка распахнулась, Пётр прошел мимо охранника с ружьем, который удивленно посмотрел на его смеющееся лицо, остановился посреди двора и закрыл глаза. Огромный мохнатый пёс привычно лёг у ног. Дачный сезон закончился, только лениво перекрикивались вороны да со стороны Окружной доносилось гудение автомашин. Петру казалось, что он различает шёпот каждого осеннего листа.

Хлопнули ворота гаража, Пётр открыл глаза и пошел к дому. Он сразу же спустился в подвальную лабораторию, включил обогреватель, затем музыкальный центр и, не снимая куртки, принялся выкладывать на рабочий стол посуду и реактивы. Работы было в самом деле много — шутка ли, десять килограмм.

Как и тем поздним осенним утром 5 сентября, однажды (как теперь могло показаться, давным-давно, долгие жизни назад) он уже проснулся в своей комнате, и утро пробуждения тоже было особенным. Вот только комнатка была другой. В её стенах Пётр впервые осознал, что теперь остался один в этом городе — родном и гостеприимном Киеве, ставшем слишком большим для него одного.