На утро, следующее за встречей в парке Политехнического института, Иванна поднялась через чердачный ход на крышу самой высокой высотки по улице Янгеля. Отсюда подробно просматривался муравейник институтского городка между проспектом Победы и сдвоенной стрелой скоростного трамвая и железнодорожных путей. Иванна примостилась на тёплую крышу и закурила длинную коричневую сигарету с запахом зубной пасты. Покуривая короткими затяжками, смотрела на потоки студентов, перетекавшие ртутью из одного корпуса в другой корпус. Это была её любимая игра: Иванна стремилась угадать, где в этом потоке движутся знакомые ей люди, и часто угадывала. Оставалось только проверить.

Теперь Иванна сама двигалась в потоке студентов, маленькая и гибкая, с большой сумкой на плече. Её окликали знакомые, она отвечала кивком и лёгкой улыбкой, которая так странно сочеталась с неприятным взглядом, создавая ауру магнетического, почти змеиного обаяния.

Той теплой осенью новый курс только начался, и так приятно было лежать в душистой траве, с конспектом в руках и бутылкой вина в рюкзаке, вот только то здесь, то там пытались играть на гитаре и не очень умело петь, но если выпить немного вина, неумелые песни начинали казаться по-своему даже забавными. Иванна не останавливалась, только один раз ненадолго присоединилась к компании, развалившейся на газоне за седьмым корпусом, опустилась на корточки и перебросилась несколькими словами с длинноволосым красавцем. Её неподвижные глаза теперь едко смеялись, она взяла из рук длинноволосого вино, сделала долгий глоток, помахала рукой и ушла с бутылкой в руке. Уязвленный красавец теперь ей был не интересен.

Пётр действительно оказался в столовой, за столиком в дальнем углу: наморщив большой лоб, читал какую-то книгу, обернутую в бумагу.

(На страницах книги Иванна заметила какие-то графики и схемы, очень похожие на те, что раньше уже встречались ей на обложках пластинок в стиле хэви-метал.)

Усевшись напротив, поставила на стол бутылку вина и достала из сумки бутерброды.

— Я выиграла.

Пётр убрал книгу в потрепанный рюкзачок. Не без удовольствия Иванна отметила, как на его лице проступила досада, но Пётр тотчас же стер её, как ластиком, снова нацепив свою маску бесстрастности. Вот только взгляд несколько дольше задержался на пакете с едой.

— И что именно я проиграл? Напомни.

Иванна усмехнулась, развернула пакет и подвинула ближе.

— Ешь, я не хочу. Вино будешь?

Пётр покачал головой: он никогда ещё не пил вина и не собирался.

— Как мы вчера договаривались. Если я выигрываю, мы пойдем на концерт.

— В оперный? — улыбнулся Пётр.

Иванна тоже улыбнулась, но не выдержала и рассмеялась, показав ему все свои ровные, белые зубы. От этого бесстыдного белозубого смеха Пётр сперва почему-то покраснел, а потом тоже рассмеялся.

Вечер уже занавесил высокие окна сумерками, когда они дожидались своей очереди купить билеты — точнее, какие-то корешки трамвайных талончиков, которые исполняли роль билетов. Их продавали прямо в дверях на второй этаж, за конторским столом, перегораживающим вход любителям рок-н-ролла на дармовщинку. Очередь за билетиками растянулась по всей длине лестницы дома культуры на Оболони, где окопался какой-то авангардный театр и где регулярно проводились рок-концерты. Пётр с интересом вертел головой, рассматривая колоритных тусовщиков, он подумал, что этим вечером здесь собрались все чудаки, уродцы и сумасшедшие города Киева.

(Так оно, собственно, и было.)

Иванна сердилась, потому что Пётр постоянно пропускал их очередь подняться ступенькой выше, шагом ближе навстречу музыкантам, уже вовсю разминавшимся наверху: они постукивали в барабан, как бы испытывая кожу на прочность, насколько сильно получится в него ударить, и глуховато позванивали струнами электрогитар. Все время кто-то протискивался на одну ступеньку вперед вместо Иванны и Петра, поэтому, когда в очереди образовывался малейший просвет, она брала Петра за плечи и мягко толкала вперед, не прекращая при этом перебрасываться мячиками слов со всеми знакомыми одновременно.

«Неужели с ним всегда так придётся?» — спросила себя.

Петру казалось, что Иванна знает всех, кто стоял на ступенях или просачивался сквозь очередь вверх и вниз по лестнице, и уже ко второму пролету у него кружилась голова от имен и от лиц. Вот кареглазый человек, с длинными волосами, при бороде и в шляпе, твердое уверенное рукопожатие — Гена, он художник и организатор концертов… Познакомьтесь… А это Сережа… Кто? Ты не слышал «Рабботу Хо»? Да ладно… Сережа, представляешь, он никогда не слышал «Рабботу Хо», впрочем, Сережу этим не смутить, он широко улыбается… Или это уже не Сережа? Да, теперь перед ними другой человек, в круглых очках и в глухом беретике, несмотря на жару. Из нагрудного кармана пиджака торчит куриная кость, человечек наклонился и дышит в лицо странным запахом перегорелых семечек.

— Представьте себе книгу в черном переплете, — дыхнул человек в беретике и с костью. — На обложке золотыми буквами вытеснено «Иванна К». И в этой книге описана вся ваша биография, начиная от самого рождения и до того момента, когда вы встречаетесь с Библиотекарем. Интересно?

— Интересно! — кричит ему в ответ Иванна К., стараясь перекричать грохот барабанов, и тут же оборачивается к длинноволосому мужчине с безгубой кривой ухмылкой, напоминающей разрез на лице. — Привет, Тарик, есть чего?

— Позже я почитаю тебе свои новые стихи! — кричит в ответ Тарик.

Пётр вежливо улыбается, и все вокруг улыбались ему в ответ, Иванна смеялась, и кругом все тоже смеются, хлопают друг друга по плечам, женщины поднимаются на цыпочки и целуют чужих мужчин в плохо выбритые щеки. Праздник безумия, пропахший потом, табаком и пойлом из трёхлитровых банок, которые ходили по рукам. Запрокинув голову, Иванна бесстрашно пила из точно такой стеклянной банки пиво, горьковатое на вкус и водянистое.

Наконец-то они протиснулись в актовый зал, полный блаженненьких, оцепеневших от громкой ритмичной музыки, под которую, невзирая на тесноту и толчею, кто-то все же умудрялся танцевать в проходах между кресел. Подвыпивший лысоватый мужчина в милицейской форме, но без фуражки, беспрестанно щелкал фотоаппаратом, а в перерывах между песнями весело кричал:

— Водки давай!

На сцене выступала группа из трёх музыкантов и одного певца с белобрысым чубом: высокого, ростом выше всех своих музыкантов, в очках с модной оправой, похожего на немца или прибалта. Певец никак не мог устоять на месте, неумело, но с чувством пританцовывал либо ходил вокруг микрофонной стойки, отбивая ладонями ритм, а в музыкальных проигрышах, когда не нужно было петь, присаживался на корточки и принимал из благодарных рук бутылки с пивом.

Пётр наблюдал за певцом. Тот напоминал ему своего рода приёмник: притягивает к себе тревожные, будоражащие вибрации звука, а потом массировано излучает зрителям. Белобрысый человек с микрофоном жил только здесь и сейчас, на сцене, за его высокой вихляющейся фигурой угадывалась бытовая неустроенность. Всё, что попадало в мощное поле притяжения, либо превращалось в музыку, либо понемногу, исподволь, как труха истачивает дерево, убивало его. Но именно в этом певец черпал силы для того, чтобы жить дальше и вибрировать особыми ритмами, от которых цепенели собравшиеся под сценой девочки и мальчики.

Вот в чём заключался секрет обаяния его болезненной музыки, понял Пётр, она рождалась не из таланта композитора и исполнительского гения, а из умения жить определенным образом жизни, каждый день и каждый час приманивая к себе все то, что так или иначе приближало смерть. Сама музыка Петру не понравилась, он привык к другим гармониям и звукам, но был очарован странным ритуалом, который разыгрывался на сцене.

— Играет «Матросская тишина»! — прокричала Иванна в ухо, пытаясь перекричать звуковой шквал, и Пётр вздрогнул от неожиданности. — Это одна из самых крутых групп сейчас!