«Миг солнечного вечера…» Миг солнечного вечера зимой во мгле домов. Поддерживают вечность столпы его дымов. И все полно значения, и ничего не жаль, и дерева начертаны на небе, как скрижаль. «Весною тают ангелы…» Весною тают ангелы. Как лихорадка, сух, и вязок, словно тайна — тополиный пух ползет, клубится, носится — пролаза, вертопрах — он раздувает ноздри, он весь — ресниц размах. «Берег побелел, иссох…» Берег побелел, иссох. Высохли крушений доски. Глыбы волн, упав в песок, стали — вот: водою плоской. По змеиному шипя, отползает вал, и что же? — остается чешуя — бури сброшенная кожа. «Тяжел июльский пух…» Тяжел июльский пух и прах метельный тяжек — сердцебиений двух не связан унисон. Но тяжесть хороша, невыносима даже — свинец карандаша, как осень невесом. «Зима не имеет названья…» Зима не имеет названья. И смерть не имеет названья. Любовь не имеет названья. Далёко ушел я из слов — они лишь предзнаменованья иль отблески зыбкого знанья — добро не имеет названья, неназванным царствует зло. «О, дум моих развалины…» О, дум моих развалины, а не единый храм — туда-сюда, как маятник, прикованный к часам. Мне гирь привычно бремя: пусть притяженья гнет невидимое время от вечности спасет. «Что грезится слепцу…» Что грезится слепцу всем зрячим не постичь. Слепых очей слезу не путай с влагой зрячей — из тьмы она течет… Хотя и ты почти не ведаешь, о чем так непроглядно плачешь. «Музыка, больше знай…» Музыка, больше знай — всем мудрецам назло: ты первозданный рай, где нам не повезло — каждый тогдашний зверь набожен был и тих — ты говоришь теперь чистой гортанью их. «Первый осенний снег…» Первый осенний снег. Оседают дома. И что ни шаг — то след. И что ни свет — то тьма. И что ни жизнь — то смерть. Он еще сам не свой — первый осенний снег смешан с живой листвой. «Один, как перст…» Один, как перст, на склоне дней, один, как песнь, что лишь о ней, один, как день — всяк день один незнамо где среди годин. Инверсии «К ноябрю вода в пруду вдруг…» К ноябрю вода в пруду вдруг прояснилась и глянула окрест прозрачней. Вышли нагишом, как утопленники, вязы отражений из. И листва под ними слиплась, словно веки глаз. «Сосны в синеве и бельма…» Сосны в синеве и бельма облачности глыб. Несмотря на корабельный, просмоленный скрип, покачнувшись, словно пьяный сушей мореход, бор стоит, навек отпрянув от балтийских вод. «Снег завесил угасанье…» Снег завесил угасанье дачного денька. Станцией и небесами пахло. Вспомни-ка: сумерки и снег сгущали ощущение — будто всё еще в начале, всё еще вчерне. «Непричастность к речи вязкой…» Непричастность к речи вязкой — дар. Голосовые связки не связуют звук с провещавшим вдруг: так заблещет влагой линий тело лепестка — из воды, безмозглой глины, скудного песка. «Так из праха в прах — по самый…» Так из праха в прах — по самый след свой — в небесах — шли они и отрясали с ног подножный прах. Так из праха в прах — по горло в собственной крови — безоглядно, робко, гордо в прах из праха шли. «Под серебряною дранкой…» Под серебряною дранкой кровли (блеск — воды), средь земли, созвездий ранних над крыльцом, среди косо поведенных стен и трав, дерев в окне с истиною запустенья жить наедине. |
