6. «Деревьям ли мерещится война?…» Деревьям ли мерещится война? Земле ль понять людские разногласья? Судьбе-молчальнице видна земля, исполненная ясного бесстрастья: ее парные зеленя, наплывы или удаленья, в беспечности ее огня — рачительное тленье… И углубляясь в грунт на штык, побег грядущий прививая, вне человечьей суеты мы в этом мире пребываем. 7. «Тропинка малая в клубничной толкотне…» Тропинка малая в клубничной толкотне, впитавшая в себя песок и гальку, сама вернется поутру ко мне, сама вернется поутру ко мне, какою б я не обернулся далью. 8. «В лесу сиротливом…» В лесу сиротливом есть высохший пруд. Лопух и крапива на взгорье растут. Лопух и крапива — житейский сорняк — в лесу сиротливом, где хвоя да прах. Не знает окрестный заброшенный люд, чей век безвозмездный окончился тут и чье здесь когда-то дымилось жилье, куда без возврата исчезло живьем. В лесу беспечальном поляна и пруд нечайно, случайно на вас набредут. Былого истома, томление лет — те вязы вкруг дома, которого нет. Мне кажется, душа Посвящается В. А. Севрюгину «Бывает всякое: сентябрь бывает, май…» Бывает всякое: сентябрь бывает, май. Сентябрь, пайщиков своих пересчитай — всех садоводов, их детей и их собак — ясны их тени в облетающих садах. А впрочем, нет — пускай безоблачно-пестры во всех садах горят деревья и костры, и мальчик на большом велосипеде, как маятник: качается и едет. «На этой теплой травянистой льдине…» На этой теплой травянистой льдине по морю дальнему осенних зорких дней плыву, и ветер гнется в паутине (куда нам плыть — не решено доныне; но есть еще решения на дне), один — никто меня не сыщет, не покинет — со всеми я наедине. «Был последний летний день, и оттого…» Был последний летний день, и оттого так отбрасывались тени от него, будто птицы ни с того и ни с сего вдруг шарахались от крика своего. Ты готовился об этом вспоминать и в забвенья нотную тетрадь заносил затишье — каждый звук был лишь сердца запоздалый стук. Постоянство
Всего важней для мудреца, чтобы закат всегда был слева от крыльца. Есть постоянство, что упало с неба: куда ты слепо не свернешь, всё сердце остается слева от тех минут, которых не вернешь, от яблони, от полдня, от напева. Я научился плавать Я научился плавать — знаешь где? — в эгейской одиссеевой воде, да, по которой плыл к своей беде царь Агамемнон в наказанье — и ветер нес обрывки кос Кассандры — кликуши, а на Патмосе пророк лежал ничком. Пророческая пена — предтеча будущего пепла теснила берега ребяческий мирок. …Два дюжих югослава, раскачав, меня в прибой швыряли, и волна мне помочь старалась выбраться на камни, еще чуть теплые сначала, сгоряча. Неподалеку от Афин, в воде не чуя огненного сплава, узнал я, что уменье плавать в том, что плывешь один. Полночь бьет Стучится сердце в гул пустот, едва ли внятных мне. И если даже сердце бьет, я слушаю извне. Куда летит далекий стук, гудок товарняка — не распознать в ночи на слух наверняка. Три стихотворения 1. «Где леса осенние не добры, не злы…» Где леса осенние не добры, не злы, солнечных деньков перебирая четки — треск сорок, потрескиванье пламени, листвы — остовы дерев гляжу — серебряные, черные или лиловатые, иль с празленью камней. Языками лиственниц ельник полыхает. И пылится паутины захудалый клей, умывальник затянув: листвой он полн до краю. Ночью зримой в паузах меж причетом собак — под созвездий чистой, явственной стезею слышно будто капли, капли падают во мрак: это рвутся вены листьев клена, холодея. В них еще осталась кровь тяжелая поднесь, но, иссохнув, плоть листа сдержать ее не в силах, и звучат разрывы этих маленьких сердец в тихих звездных паузах перебранки псиной. |
