ЯМБЫ I. «Былое — вырубленный сад…» Былое — вырубленный сад, Где пни, обрубки и могилы. И все мучительней разлад Меж тем, что есть и тем, что было. И уцелевших не узнать, И встречи, словно расставанья… Возьмешь знакомую тетрадь — Чьи тут пометки, восклицанья? Каких пришельцев карандаш По милой проходил странице? Вот этот завиток — «не наш», Вовек с ним сердцу не сродниться! Когда же все-таки найдешь Черту нетронутую, слово — С какой к ним жаждой припадешь — Вернуться к прежнему готова. II. «Ну что ж, и это… Пережить…» Ну что ж, и это… Пережить Пришлось и так уже не мало. Еще одна порвется нить, Что связывала и держала. И не промолвишь: «Все равно», Ты про себя… Лишь пред другими Захлопнешь наглухо окно. И навзничь… едкими, скупыми… III. «Все больше тем запретных между нами…» Все больше тем запретных между нами. Все чаще мы молчим. Услужливая память жжет, как пламя, Томит былым. Что от надежд тебе еще осталось, — Спросить нельзя. Мне плечи сгорбила мучительная жалость, Перстом грозя — Не трогать брешь, как в комнату больного, На цыпочках входить. Чтобы сберечь до времени иного Живую с детства нить. «Здесь жизнь прошла и продремала…» Здесь жизнь прошла и продремала, Как на лежанке старый дед. Весна… Зима… Опять сначала… Забор все тот же и сосед. Ленивых петухов тревога, Собак беззубых мирный лай. Селенье тесное. Дорога. О ней не думай, не желай! Она не любит запоздалых, — Случайный странник ей не мил. Меж душ и дел глухих и малых Ты слишком долго прогостил. «О, город юности моей…» О, город юности моей, И вы, друзья далеких дней — Сновидцы, чудаки, поэты! И ты, славянская земля, Где пела и томилась я, Мечтой несбыточной согрета! Рассеялись, давно ушли Друзья… В тумане и пыли Былое навсегда сокрылось. Всем нам был разный жребий дан. Войны смертельный ураган Промчался… Жизнь остановилась Для слишком многих… «В рассветном пеньи петухов…»
В рассветном пеньи петухов, В часы предутренней тревоги, Мне чудится умерших зов С их, нам неведомой, дороги. О, голос побывавших «там», С его томящей сердце нотой, Что хочешь ты поведать нам, Сквозь сумрак утра и дремоту? Как встарь, они на нас глядят Глазами прежними, родными. Нерасторжим и вечно свят Союз исчезнувших с живыми. «Лоскуток позабытого платья…» Лоскуток позабытого платья, Сколько будишь ты образов, дум! Вот — былое раскрыло объятья, — Слышишь крыльев исчезнувших шум? Всех, кого ты когда-то любила, Потеряла в назначенный срок, Возвращает негаданно милый, Полинявший давно лоскуток. «У беспомощных и беспечных…» У беспомощных и беспечных Неизменно все мимо рук: На охоте — одни осечки, В огороде — сплошной лопух; Сеть рыбачья — узлы и дыры, Паутина в углу, как сеть, И удел бесприютно-сирый, Словно по миру гонит плеть. «Дул с моря ветер. Пальмы шелестели…» Дул с моря ветер. Пальмы шелестели И гул стоял в разбуженном саду. И, надрываясь, петухи пропели, Что близок полдень, — полдень наш в аду. И ты пришел, и ревностью, и мукой Тот летний день, как ядом напоил. Жег поцелуй заломленные руки И долгий взгляд искал и холодил. И тяжба длилась. И, непоправимо Разъединяя, падали слова… Стих ветер. Ураган промчался мимо, — Лишь сломанная ветка и трава Измятая о нем еще твердили, Да мы с тобой, в молчаньи ледяном, Навек чужие, нашу пытку длили Сверкающим уже смиренным днем. «Мы — две реки, текущих врозь…» Мы — две реки, текущих врозь К морям безбрежным и различным. Но и сквозь боль, и злобу сквозь, Усмешкой скрытою приличной, Вдруг проступает иногда, В минуту гибельного спора, Тоска по вольному простору Твоей земли. И вот тогда Внезапно я воображаю Мне незнакомые поля И сельский дом, и дома с краю Тоскующие тополя, — Мир невозможный и чудесный, Твою питающий мечту, Иную, лучшую, не ту, С которой я сквозь жизнь пройду В обличьи странницы безвестной. |
