По крайней мере она надеялась, что они уже были мертвы к этому моменту.

До сих пор она старалась думать о Малах как о ящерицах или, скорее, драконах. Они были такими мощными, грациозными, контролирующими и себя, и ситуацию вокруг, что о них невозможно думать как о ящерках, которых дети находят под камнями. Но, увидев эти ужасно искалеченные, беспардонно выставленные на обозрение тела, она больше не могла представлять себе Малах в виде благородных и возвышенных существ наподобие драконов. Они были чудовищами в полном смысле этого слова, чудовищно нечеловеческими по своему облику, своим мыслям и делам.

В комнате находилось восемь Малах, не считая приведшего ее сюда стражника. Один из них лежал ничком на кушетке с выломанной спинкой, чтобы существо смогло на ней поместиться. Хвост его свисал на пол. К Алекси приблизился другой Малах, возвышавшийся над ней почти на полметра. Она стояла неподвижно, глядя в немигающие рубиновые глаза. Его рот приоткрылся, обнажив два ряда острых как бритва зубов; странные усики из постоянно дергавшихся розовых червячков сплелись, отражая, по-видимому, какие-то непонятные Алекси эмоции существа.

– Ты… покоритьссся, – прокаркал Малах.

Алекси моргнула. Она не знала, что эти существа говорят по-английски.

– Что вы от меня хотите? – спросила она. – Что я должна сделать?

– Ты покоритьссся сссолдаты. Почему.

Последнее слово было лишено обычной интонации вопросительного предложения, и Алекси с трудом сообразила, что ей задают вопрос. Понять речь этого существа было чрезвычайно трудно. Его полуметровые челюсти не были приспособлены для произнесения звуков человеческого языка. Более того, его интонация и произношение были очень невразумительны, а выражение красно-зеленого чешуйчатого и вечно ухмыляющегося лица ящера было совершенно недоступно пониманию Алекси.

– Я не покорялась, – сказала она. – Я пыталась остановить… ваших людей, чтобы они не убивали детей.

Что может означать то, что розовые червяки разошлись в стороны, создав посредине пробор?

– Почему.

– Черт возьми, нельзя убивать детей, даже на войне! По крайней мере, нельзя делать это специально!

– Почему.

Это никуда не приведет, подумала Алекси, устало покачав головой. Она даже не знала, было ли это непонимание настоящим, или же это просто способ заставить ее раскрыться, побольше рассказать о себе. Черт побери, она даже не знала, что из сказанного ею имеет значение для этих чудовищ и каким может быть это значение.

– Послушайте, – попыталась она еще раз, – ваши солдаты пытались убить детей. Понимаете? Мы так не делаем. Мы не убиваем ваших молодых намеренно. Это не… нецивилизованно.

«Черт! Что эти твари знают о цивилизации?» – слегка раздраженно подумала она.

– Я хотела их остановить. Я сказала им не делать этого. Вот и все.

Она не сказала, как удивилась, когда солдат Малах накинул на нее сеть. Тогда она была уверена, что в следующее мгновение умрет.

Теперь, окруженная замученными телами, она со страхом подумала, что скоро будет жалеть о том, что Малах не убили ее тогда.

Ящерица на кушетке позади допрашивавшего Алекси что-то прошипела и прорычала. Допрашивавший повернулся к ней и, высоко подняв подбородок, пролаял что-то в ответ. Вернувшись к Алекси, Малах сказал:

– Ты… понимать… покоритьссся. Ты… не… сссамка.

И снова Алекси не поняла, что невыразительный шипящий голос задает ей вопрос. У нее появилось ощущение, что, произнося слово, Малах ищет в памяти следующее, буквально переводит слово за словом, не понимая их смысла.

Они спрашивают, самка она или нет… они не понимают, как она может быть самкой, если сдалась солдатам?

При чем тут ее пол?

Малах на кушетке – Алекси пришла к выводу, что он здесь главный, – снова что-то прорычал. Допрашивавший ее вновь отсалютовал поднятием подбородка, и Алекси решила, что у них это жест подчинения.

Внезапно ее осенило. У людей таким жестом был поклон, говоривший: «Смотри! Моя голова опущена! Я не могу тебя видеть, а ты меня видишь и можешь долбануть дубинкой, если хочешь». Алекси вспомнила, что собаки в таких случаях переворачиваются на спину… также способ показать свою беззащитность перед более сильным членом стаи. А Малах показывали это поднятием массивной головы, подставляя горло укусу или удару когтями.

Неужели все так просто? Она вспомнила, как вела себя в лагере, припомнила свою позу – тогда, уперев руки в бедра, она смотрела вверх, в глаза воина Малах. А он совершенно неправильно понял язык ее тела… и, как она теперь понимала, лишь благодаря этой ошибке она осталась жива.

Она подняла голову, уставившись в потолок:

– Я… сдаюсь. – Надо обязательно попытаться установить контакт с этими существами, чтобы начать обмен значимой информацией. Если они хотят, чтобы она «покориласссь», что ж, она покорится.

– Ты… сссамка.

– Да. Я самка.

– Сссамки… не… сссдаютссся.

Она что-то не так сделала? В чем ее ошибка? С забившимся быстрее сердцем она продолжала смотреть в потолок.

– Я покоряюсь.

Допрашивавший ее Малах, цокая когтями по камням, подошел к висевшим на стене телам. Вытянув маленькую верхнюю руку, он ткнул в бедро мертвой женщины:

– Это… сссамка.

Алекси, сглотнув, заставила себя посмотреть:

– Да. Самка.

Знала ли она эту женщину? Она выглядела знакомой. И очень мертвой.

Малах подошел к другому телу и тронул его. Алекси содрогнулась. Это был один из тех парней из ПГМГ, с которыми она спорила несколько дней назад, рыжеволосый мужчина, чья семья владела этим замком. Как его звали? Дела… Дела… Она не помнила.

– Это… сссамец.

– Да.

Малах обернулся, и тело закачалось на цепи, поворачиваясь вокруг своей оси. Челюсть сместилась, отстранение подумала Алекси и внезапно жутко испугалась, что если она сейчас оторвется и труп упадет в лужу крови на полу, то ее стошнит.

– Сссамец… думать.

– Что?

– Вы… сссамцы… думать… как… сссамки. Это вопрос. Нужно думать о нем как о вопросе. Он хочет…

– А! Вы спрашиваете, разумны ли… самцы людей? – Она секунду подумала и решила сама задать вопрос: – Самцы Малах! Они разумны?

Существо моргнуло, шевеля усиками, и Алекси поняла, что озадачила его.

– Самцы Малах думают, да?

– Малах… сссамцы… уррр. – Казалось, он ищет нужное слово. – Сссамцы… делать… еще… Малах. Не… думать. Сссамки. – Верхняя рука шлепнула по чешуйчатой груди. – Сссамки. Воины. Думать.

Половая дихотомия. Культура Малах – черт, природа Малах – отличается тем, что в ней самки сражаются, собирают пищу и думают. Самцы занимаются воспроизведением и, вероятно, больше ничем. Для того чтобы спариваться, мозги не нужны.

Она припомнила, что однажды читала о рыбе, существе, жившем в глубинах морей старой Земли. Их самцы прикреплялись к телу более крупной самки, превращаясь в паразита, постепенно съеживаясь и становясь просто наростом на чужой коже. В данном случае до подобной крайности дело не дошло, но идея была той же. Безусловно, в таком устройстве есть определенная биологическая эффективность, признала Алекси.

– Самцы людей разумны, – сказала она. – Э-э… самцы людей думают. Самки людей думают. Одинаковые.

– Ты… сссамка. Снова то же самое.

– Да, черт возьми! Я самка!

– Сссамки… не… сссдаютсся.

Алекси начала понимать, что часть проблемы была в ограниченном словаре следователя Малах, а часть – в ее неспособности понять систему, отличную от своей. Слово «покоряться», в том смысле, в котором он… нет, она его использовала, могло означать одно из двух…простая капитуляция перед лицом превосходящих сил или выраженное соответствующим жестом ритуальное подчинение и уважение, которое, по-видимому, использовала эта раса. Похоже, они не понимают, как она может быть самкой и при этом сдаться в плен. Это могло стать проблемой.

Медленно, стараясь не делать резких движений, Алекси расстегнула длинную черную кожаную куртку. Под ней был белый облегающий вязаный свитер, обрисовывавший нежные выпуклости ее грудей. Малах бесстрастно смотрели на нее и, казалось, ничего не понимали. Она поморщилась, сдерживая ругательство. Конечно, они не понимают. У этих ящериц нет молочных желез, и они не ассоциируют их с женственностью. Чем же питается их молодежь, подумала она и решила, что вовсе не желает знать ответ на этот вопрос.