— Рельсы?

— Ты стал умный, Колчанов, — Угрюмов дружелюбно усмехнулся, — вперед батьки в пекло лезешь, как говорят украинцы, записывай: рельсы металлургического завода в количестве согласно утвержденного мной проекта. Кажется, все по транспорту?

— Дубенко просил напомнить о своевременной отгрузке авиационных моторов и вооружения, — осторожно сказал Колчанов.

— Но он, кажется, напоминал об этом при мне?

— Да.

— Я помню... Дай-ка же еще стакан молока и, пожалуй, я могу выйти посмотреть, как сегодня идет разгрузка.

— Молока я сейчас принесу, но поглядеть придется другому.

— Кому это другому?

— Мне.

— Нельзя еще выходить, ты думаешь?

— Нельзя.

— Ладно, не выйду...

Он подошел к окну, приподнял выше занавеску. Санитарный поезд привез раненых. Угрюмов видел подвесные койки внутри вагона, лица раненых, прильнувших к стеклу, сестру со шприцем в руках. Угрюмов отошел от окна и сел на диване. У него на фронте сын — и вид раненых вызывал тревожные мысли. Колчанов принес молоко, подал Угрюмову.

— Теперь, вероятно, Иван Михайлович, в леса не поедем? — спросил он.

— Почему ты так решил?

— С металлом благополучно, поступает готовый алюминий.

— В леса поедем, Колчанов. Запиши еще одно поручение — сегодня ночью прицепить вагон к северному поезду. Надо найти «деревянный алюминий».

— Дубенко с нами?

— Дубенко оставим. Ему здесь работы хватит, Колчанов. И не стой надо мной, работай...

Колчанов присел у телефона. В окно стучала снежная крупа. Глухо кричали электровозы. Появился осыпанный снегом Дубенко. Он отряхнул валенки в коридоре, сбросил ватник и вошел в салон.

— Как? — вопросительно подняв брови, спросил Угрюмов.

— Кончаем, Иван Михайлович.

— Сколько работает?

— Семнадцать тысяч ваших...

— А с вашими? — он сделал нарочитое ударение на последнем слове.

— Двадцать тысяч девятьсот, не считая монтажной группы.

— Нравится?

— Неплохо бы закрепить, — Дубенко потер ладони, посмотрел на Угрюмова, улыбаясь, — мигом бы справились.

— А уголек кто будет давать? Самолеты хорошо, но уголек тоже неплохо... Короче говоря, завтра все субботники и воскресники от вас уходят. Обойдетесь своими силами. Нужно справиться...

— А то, что я просил?

— Транспорт, моторы, вооружение?

— Примерно, Иван Михайлович.

— Записано и исполняется... Как вам понравился Кунгурцев?

— Мне понравился.

— С ним придется работать вместе — всегда поможет. Кстати, ты, Колчанов, нас не слушай, а продолжай выполнять приказание...

Дубенко присел на диван рядом с Угрюмовым.

— Меня спросил однажды один человек: «Почему ты всегда спокоен, волосы у тебя причесаны, спишь нормально и ешь вовремя. И даже, как правило, через день бреешься?» А почему бы не так? — ответил я ему, — самое главное подобрать людей, дать им возможность поверить в свои силы, укрепить их. Очень важно, чтобы твои помощники взяли правильный тон. А раз взяли, с тона не сбивай, сохраняй инициативу и не дави их личное достоинство. Если его подавить, то он теряет волю, мямлей делается, или начнет без меры кричать и нервничать. Сам всего дела не обоймешь, будь хоть семи пядей во лбу...

— Судя по всему, это имеет отношение ко мне, Иван Михайлович? — спросил Дубенко, перебирая в памяти свое поведение на новом месте.

— Немножко, Богдан Петрович. Вы безусловно энергичный человек, но со всем справиться не сумеете. Вот у вас имеется заместитель, инженер Тургаев, замечательный, по-моему, товарищ... Не ошибаюсь?

— Нет.

— Можно за него поручиться?

— Можно.

— А вот вы его начинаете подавлять. Говорят, человек был без вас решительный, распорядительный, волевой, а вы прибыли, и он завял.

— Заметили?

— Заметил.

— Ну, и глаз у вас, Иван Михайлович, — удивился Дубенко, — но Тургаев не так, как надо, развернул монтажные работы.

— Понятно. Дайте ему курс, подтолкните, и пусть работает. Если его больше интересует конструкторская работа, выстройте ему опытный цех, я, как уполномоченный Государственного Комитета Обороны, разрешу — и пусть строит новую машину.

— После окончательного монтажа, пожалуй, это можно будет сделать.

— Вот сегодня вы зря волновались с разгрузкой, — продолжал Угрюмов. — Занялся этим Кунгурцев и пусть занимается. А вы сами на платформы бросались, станки тащили и, кажется, в словах не стеснялись.

— Не стеснялся, — признался Дубенко, — кого-то из своих инженеров здорово почистил... Через него «Сип» — точнейший станок — чуть не перекинули.

— Горячность, оставшаяся, очевидно, от Запорожской Сечи, — Угрюмов улыбнулся. — На нашем морозе горячкой не возьмешь — все равно остудит. Ну, это все между прочим... Говорим по-товарищески... делимся опытом работы, Богдан Петрович. Еще одно дело... Кто такой Белан?

— Вы узнали про Белана? — удивленно воскликнул Дубенко.

— Да что про него узнавать, — почесывая затылок, сказал Угрюмов, — прогнали вы его, накричали...

— Немного не так...

— Все пустяки. Конечно, каждый больше прав перед самим собой, чем перед другими. Но то, что Белан с таким трудом и мытарствами дополз сюда и именно на свой завод, много говорит в его пользу. Сейчас он сидит у меня в купе. По-моему, его надо будет использовать, и прежде всего — на транспорте. Поручите ему через две недели сдать узкоколейку, со всеми сооружениями и подвижным составом...

— Восемь километров дороги? Не сделает...

— Сделаю...

Дубенко и Угрюмов обернулись. В дверях салона стоял Белан, крепко сжав в кулаке ушанку. Черные кудри его рассыпались, глаза горели.

— Сделаю, — повторил он, шагнув вперед и обращаясь к Дубенко.

— Во-первых, здравствуйте, товарищ Белан, — сказал Дубенко и протянул руку. Тот крепко потряс ее. — Во-вторых, не хорошо жаловаться начальству.

— Я не жаловался, Богдан Петрович, — вскричал Белан, — я пришел проситься на работу по специальности, — он улыбнулся, обнажив ослепительно-белые зубы.

Угрюмов с деловым любопытством наблюдал эту сцену.

— Вы с Рамоданом говорили? — спросил Дубенко Белана.

— Рамодан не возражает, Богдан Петрович!

— Через две недели узкоколейка будет сдана?

— Будьте уверены...

— Согласен, товарищ Белан.

— Будьте уверены, Богдан Петрович. Я заверну на все сто. Спасибо, товарищ Угрюмов.

— Ну, я здесь при чем? — пожал плечами Угрюмов. — Ему можно уйти? — обратился он к Дубенко.

— Да.

— До свидания, товарищ Белан.

Белан бросил на свои кудри шапку, взбил пятерней чуб и, по-военному повернувшись на каблуках, исчез.

— Мне приходилось видеть много людей, — сказал задумчиво Угрюмов, — к Белану я отнесся с предубеждением. Но он, разбойник, мне понравился!

Колчанов, все время звонивший по телефону, доложил о выполнении приказания. Против каждого задания были поставлены количество материалов, сроки поставок, цены. Угрюмов взял бумажку, полузакрыв глаза, прочел ее.

— Дай ручку, — попросил он Колчанова.

Подписав бумажку, передал ее Дубенко.

— Здесь то, что вас волновало, Богдан Петрович. Только на хозяев нажимайте. У нас уральцы — разбойники, не любят с добром расставаться... Я говорю насчет рельсов и паровозов. На них Белана направьте!

— Его Шевкопляс называл резвым мужем, — заметил Дубенко.

— А кто такой Шевкопляс?

— Мой бывший начальник, директор завода.

— Что же, не справился? Сняли?

— На фронте он сейчас. Командует полком.

— Полком? Как его имя? Иван Иванович?

— Угадали.

— Угадать нетрудно. Вы, вероятно, давно не читали газет. Ваш Иван Иванович Шевкопляс теперь Герой Советского Союза. Понятно, а? Ну-ка, Колчанов, принеси газетку, у меня на столе. Там, кажется, и физиономия его увековечена. Немцы и румыны называют его полк — полком «Черной смерти». В газете его расписали.

Колчанов принес газету, и Дубенко смотрел на лицо Шевкопляса, на улыбающиеся помолодевшие глаза, беленькую полоску воротничка кителя, орден Красного Знамени на груди. Он работает на штурмовых машинах, сделанных на их заводе. Машины «Черная смерть». Шевкопляс! Он делом развеивает миф о непобедимости германского оружия.