Мимо проносились эшелоны. На помощь Москве шли новые дивизии сибиряков и уральцев, дивизии лучшей русской пехоты, не раз выручавшие родину в тяжелые дни.

Проносились поезда с орудиями, патронами. Высокие платформы с авиабомбами, пульманы с пулеметами и снарядами и поезда с танками. На танках бились зеленые брезенты, как крылья пойманных птиц. Хотелось бесконечно умножать эти поезда. Орудия их были нацелены на Запад!

Может быть, отсюда начиналась победа?

Эшелон шел на Восток. Все дальше и дальше отодвигалась родная Украина.

Ночь... Оборвался лес, и впереди, точно брошенное на снежную равнину ожерелье, засверкал огнями поселок. Первый освещенный поселок на их долгом пути. Они пересекли зону затемнения. Все выскочили из шалашей, тормозных будок, открыли двери теплушек. Люди, исстрадавшиеся по свету, увидели свет. Здесь тоже была Родина, здесь горели огни России!

Дубенко перебрался в эшелон к Романченку и довольно быстро продвинулся к месту, где предполагалась встреча с Рамоданом. По пути Дубенко проверял свои эшелоны, поставленные на отстой на станциях и полустанках. Третья очередь эвакуации, шесть составов и триста двадцать четыре вагона медленно, но продвигались к конечному пункту.

В пути он инструктировал начальников эшелонов, договаривался с военными комендантами и при помощи Романченка и еще нескольких человек из военных представителей проталкивал свои составы. Месячный срок, данный ему правительством для передвижения, скоро кончался. Еще через месяц завод должен был приступить к выполнению той программы, какую они выполняли на месте, и уже в следующий месяц дать тридцать пять процентов увеличения выпуска боевых самолетов.

Дубенко еще неясно представлял себе, как будет все это происходить. Он должен был познакомиться на месте с обстановкой и там решить, что и как. Впереди проехали первые шесть эшелонов во главе с Тургаевым и Рамоданом. Дубенко надеялся на этих двух людей: все, что в их силах, они сделают.

Дубенко видел поезда с эвакуированными заводами. Станки из Кременчуга, Запорожья, Днепропетровска, Гамалеи. Ходовые и ножные части при погрузке были смазаны и обернуты бумагой. Но смазку обмыли дожди и ледяная крупа, бумагу растрепали ветры. Между станками густо набросаны чушки алюминия, магния и других цветных металлов. Задание — ни одного килограмма цветного металла противнику — выполнялось особенно тщательно. Украина вывезла весь цветной металл, — так говорили встречаемые Дубенко директоры заводов, инженеры, рабочие.

Попадались уже разгрузочные площадки. Заводы прибывали к месту назначения. Оборудование складывали тут же, под откосом полотна, и потом с окриками: «Эй взяли, еще раз взяли», тащили в сараи, наспех построенные из бревен, теса и ветвей хвои. Рубились леса, по глубоким сугробам прокладывали дороги и тащили лес к месту стройки. Пусть не по нормам, но строительство шло. Горели леса и поляны огнями автогенной сварки, горели костры, возле которых жались рабочие и тут же варили пищу. Прокладывали новые линии передач, подтягивая поближе электрическую энергию. В тылах люди сражались с упорством и жертвенностью солдат.

На коротких остановках Дубенко, проваливаясь в снегу, бежал к этим новостройкам. Он предъявлял документы и спрашивал: как строят? Какие трудности? Как они выходят из положения с материалами, как закладывают фундаменты в мерзлом грунте, как идет сборка станков, как с энергией, с отоплением, откуда могут поступить материалы для выпуска продукции? Связи были нарушены, нужно было давать новые, и это волновало Дубенко.

— Построю, построю, — бормотал про себя Богдан, — не хуже других... — Ему хотелось скорее добраться до места и развернуть работу этими, невиданными еще в истории строительства темпами.

Два месяца от Украины до Урала, от разрушения до восстановления! Эти два месяца мучили его и стояли в мозгу, как серьезное предупреждение, как испытание.

Прозвенел под вагоном мост через реку, лежавшую уже под тонким ледком. Огнями встретила станция — место встречи с Рамоданом.

На станции они пошли в агитпункт. Там толпился народ. Агитпункт не мог вместить всех желающих. Все с эшелонов бежали сюда. На лицах многих какое-то ожидание не то неожиданной радости, не то еще большей тревоги. На всех станциях люди спрыгивали и бежали в агитпункты: узнать новости. Над толпой поднимался пар — все хотели протиснуться внутрь. Два политрука вынесли табуреты и в двух местах на перроне начали громко читать.

— О чем они? — спросил Дубенко.

— Доклад товарища Сталина, — ответил, не оборачиваясь, красноармеец в ватнике и черных обмотках. Он почти лег на спину впереди стоявшего человека и внимательно слушал, подняв уши шапки.

— А теперь речь товарища Сталина на Красной площади, — сказал тот же красноармеец, оборачиваясь к Дубенко. Его лицо сияло довольной улыбкой. Он весело сказал: — Все в порядке! Слышал: «Мы победим. Все немецкие захватчики, пробравшиеся на нашу территорию в качестве оккупантов, должны быть уничтожены до единого...».

Никогда, может быть, так не слушал народ. Сейчас решалась судьба родины, судьба семей, судьба завоеваний, купленных исполинским трудом. Решалась судьба каждого человека — жить или не жить. Смерть или победа! И здесь, в глубоких тылах, только так понимали новое испытание, возложенное на плечи народа.

В Москве, на мавзолее бессмертного Ильича, стоял спокойный человек в шинели воина и говорил на всю страну, на весь мир свои простые слова, от которых закипало сердце, поднимался дух, становилось легче дышать. Великая правда сияла над миром, реяло знамя грядущей победы...

— Еле-еле тебя разыскали, — Рамодан крепко пожал руку Дубенко, — кабы не был ты таким грязным и заснеженным, расцеловал бы.

— Рамодан! — обрадованно воскликнул Дубенко, — вторая радость за сегодня... Слышал?

— Еще по радио слышал. Настроение сразу поднялось, Богдане. Ты прямо не поверишь, посмотрел бы на наших хохлов: стали целоваться, обниматься. Куда кручина ушла, Богдане!

— Тургаев где?

— Ты что-то сразу принялся по-деловому, по-директорски. Пойдем, помоешься, поешь, что бог послал, может быть, и стопку найдем ради такого праздника, а потом все пойдет по-другому.

— Тургаев где? — снова переспросил Дубенко.

— Да там уже. На новом месте. Двести сорок вагонов разгрузки, сейчас мои сто пятьдесят кончают. Тяжеленько пришлось, если бы не пособили местные люди, просто караул кричи...

— Надо пойти в управление дороги, — предложил Дубенко, — как только эшелоны начнут прибывать, так чтобы их без задержки посылали к месту. Надо спешить — сроки знаешь?

— Звонил же по телефону. Знаю... Значит, прямо в управление? А людей ты не напугаешь? Погляди на себя в зеркальце.

Дубенко взял из рук Рамодана круглое зеркальце и увидел совершенно чужое лицо: намерзшие брови и ресницы, запавшие щеки, покрытые густой щетиной, начинающей уже распускаться в натуральную бороду, усы, торчавшие, как у ежика, ввалившиеся глаза.

— В самом деле, свинство полное, — сказал Дубенко, — просто неприлично. А все же в управление пойдем, Рамодан.

В управлении дороги их немедленно принял заместитель начальника дороги, молодой человек с тремя звездочками на черных петлицах гимнастерки. Он молча выслушал Дубенко, посмотрел на него своими черными, измученными от бессонницы глазами, и просто сказал:

— Ваши эшелоны я обязуюсь сам протолкнуть немедленно к месту, товарищ Дубенко. Мы сейчас работаем по-фронтовому.

— Спасибо, — поблагодарил Дубенко, шедший в управление с некоторым предубеждением. Но из короткого разговора в этом теплом кабинете, таком теплом, что Дубенко даже разморило, он понял, что железнодорожники тоже солдаты и готовы всячески помочь ему.

— Благодарить не за что, — сказал зам. начальника дороги и приподнялся, — делаем одно дело. Надо разбить Гитлера. Читали сегодня?

— Ну, как же!

— Вот это все...

Он улыбнулся хорошей улыбкой, пожал им руки, и вскоре его голос, иногда запальчивый, иногда убеждающий, услышали все диспетчеры дороги. Эшелоны авиазавода должны были итти без задержки.