Очередной эшелон должен был притти к вечеру. Ночью поступали еще три. Отсюда их переправляли уже по горнозаводской линии в Предуралье. Рамодан провел Дубенко в комнаты для приезжающих Наркомата угля. Рамодан встретил здесь знакомых до Донбассу и они приютили его. Дубенко сходил в баню, поужинал, наконец, за настоящим столом, накрытым скатертью. Девушка, подававшая ужин, неожиданно оказалась женой крупного командира. Она тоже эвакуировалась, тоже с Украины, и работала здесь в столовой. После бесконечных мытарств по поездам, в метели и непогоды, все казалось настолько неожиданно приветливым, родным, что Дубенко чувствовал, как быстро восстанавливаются его физические и духовные силы. Здесь все было по-настоящему, тыл жил уверенно и чисто, и люди, попадавшие на места, попадали как бы домой. И вот, наконец, он мог лечь на холодные чистые простыни, укрыться одеялом и вытянуть свободные ноги. Дубенко прикрыл глаза, сладкая истома смертельно уставшего человека разлилась по его телу, и он заснул.

Утром он проснулся рано. Рамодан спал, уткнувшись носом в подушку, охватив ее руками. Одеяло сползло. Дубенко постоял над приятелем — «будить или не будить?» — уж очень сладко спал Рамодан. Решил разбудить. День приносил свои заботы. Нужно было договориться в обкоме партии, договориться с Угрюмовым, — уполномоченным Государственного Комитета Обороны по их заводу. Рамодан проснулся после короткого окрика, посмотрел на Дубенко, улыбнулся и, быстро спустив ноги с кровати, спросил: «Не проспал, Богдане? Ты бы меня сразу же растолкал. Что-то я тоже немного того... приустал...»

Дорогой в обком выяснилось, что Рамодан первый раз за трое суток по-человечески отдохнул. Секретарь обкома был занят размещением танкового крупного завода. Из отрывочных телефонных звонков секретаря Дубенко стало ясно, что он действительно попал в богатый край, располагающий колоссальными возможностями. Пожалуй, завод попал на настоящее место.

Оставив Рамодана в обкоме, Дубенко отправился к Угрюмову. Навстречу вошедшему в кабинет Дубенко из-за стола приподнялся плотный человек в серой коверкотовой гимнастерке.

— Ожидаем вас уже несколько дней, — сказал Угрюмов, пожимая руку Дубенко, — я уже послал по линии запрос-розыск. Может, думаю, приболел где-либо в пути.

— Все обошлось благополучно, тов. Угрюмов. Приехал вчера вечером — сегодня думаю двигаться дальше.

— Мы это все сейчас решим, может быть, поедем вместе. Кажется не совсем ретиво ваши устраиваются. Хотя теперь приехал сам хозяин, — Угрюмов с какой-то испытующей хитринкой посмотрел на Богдана своими серыми мягкими глазами.

Дубенко также смотрел на собеседника. Ему понравился его облик. Широкое мужественное красивое лицо, густые темные волосы, чуть-чуть волнистые, коротко подстриженные усики, широкие плечи. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Угрюмов коренной уралец, чем очень гордится, родился в семье шахтера, сам работал на шахте, но после перешел на партийную работу, окончил индустриальный институт, одно время работал на Кубани. Наряду с особенностями уральского характера он приобрел черты, свойственные кубанцу, — казачью хитринку, которая не мешает, если в меру. Дальнейшие судьбы предприятия зависели во многом от этого человека, и потому Дубенко тщательно взвешивал его качества, деловые и личные. В свою очередь и Угрюмову тоже небезынтересно было знать нового человека. Как водится, вначале поговорили на темы, не имеющие прямого отношения к заводу.

— Ну, а теперь приступим к непосредственному делу, Богдан Петрович, — сказал Угрюмов, — я ознакомился с состоянием вашего завода. Если верить предварительным данным, вы сумели почти все вывезти.

— Вывезли все, конечно, исключая стационарные агрегаты, — Дубенко хотелось тоже назвать Угрюмова по имени, но он не знал, как, и с некоторой досадой пожурил себя в душе. — Я мог бы подробно рассказать вам о моих планах восстановления завода, но пока я не прибыл на место, не познакомился с обстановкой, пожалуй, это будет излишне. Кстати, сейчас не такое время, чтобы расписывать словами. Откровенно говоря, меня сейчас беспокоят три вопроса: монтаж оборудования и стройка сборочных цехов, так как, насколько мне известно, на нашей новой площадке нет зданий, в которых можно было бы собирать самолеты, и третье — номенклатурное снабжение. В начале войны я прилетал на Урал, вас тогда не было, вы были в Москве... — Он говорил горячо, и это, очевидно, понравилось Угрюмову. Наблюдая собеседника, Угрюмов давал ему свою собственную оценку: «Пойдет, пойдет парень на уральской почве». Потом говорил Угрюмов. Богдан поразился его большой осведомленности. Угрюмов знал характеристику основных кадров, вывезенных из Украины, знай даже некоторые биографические подробности и деловые качества инженеров, мастеров. «Конечно, он уже детально поговорил с наркомом», — подумал Дубенко.

Богдан видел, что завод попадал в хозяйские руки. А хозяйство было большое. Огромный край, от тайги до плодородных равнин, край качественной металлургии, прокатных заводов, химии, соли, угля, нефти, судоходных рек, прекрасной древесины, край золота и драгоценных камней. Угрюмов, очевидно, понимая состояние своего собеседника, пытался еще более укрепить в его сердце любовь к этому благодатному краю. Он говорил о прошлом этих мест, о славной истории, о радостях и горе, мельком сказал, что ему пришлось оборонять эти места от колчаковцев, а потом заниматься стройкой, организацией края.

Угрюмов подвел Дубенко к карте. Широким жестом он указывал районы разных богатств, которые только недавно подняты на службу стране. «Они должны спасти родину, — сказал Угрюмов, — мы откроем все закрома земли».

— Мне нужен алюминий, — сказал осторожно Дубенко.

— На Урале имеется алюминий. Уральские бокситы вы знаете. Но для выплавки алюминия нужно чрезвычайно много энергии. Мы развивали ее в соответствии со своими потребностями, с некоторым, конечно, запасом, но этого недостаточно. Мы поднимаем добычу угля, нефти. Энергию съедает наша коренная, уральская танковая, орудийная, моторостроительная промышленность... Короче говоря, я неожиданно начал прибедняться. Богдан Петрович, — он остановился перед Дубенко, пытливо посмотрел ему в глаза, — я думаю сейчас над заменителями. Надо ломать устаревшие понятия. Идет война — надо давать оружие любыми средствами. Мы не можем остановить выпуск самолетов из-за того, что вдруг у нас не окажется под рукой какого-то нужного материала.

— Имейте в виду, товарищ Дубенко, — сказал Угрюмов, — во всем мире в качестве материалов для самолетных конструкций преобладают полуфабрикаты из легких сплавов. Конечно, они обладают неплохими технологическими качествами, но у них есть один недостаток.

— Недостаток? — улыбаясь спросил Дубенко.

— Да, — подтвердил Угрюмов, — они очень дорого стоят! Правильно говорю?

— Безусловно.

— Теперь о заменителях. Я слышал, что для конструкции одного из наших истребителей, прекрасно действующих сейчас на фронте, применили дерево.

— Да. Есть такой истребитель.

— Очевидно, нагрузка на истребитель несколько меньше, чем на тяжелые машины. Теперь меня интересует ваше мнение: может ли дерево применяться для тяжелых самолетов? Какова практика?

— В Америке на ряде заводов мне пришлось видеть опытные самолеты, в конструкции которых применено дерево. Примерно, четырехмоторный «Де-Хавиленд Альбатрос» весом более пяти тонн, сделан из дерева. Но надо заметить, что дерево не обладает свойством так называемой изотропности, то-есть постоянством механических качеств во всех направлениях приложения нагрузки, даже не обладает изотропностью в определенном направлении...

— Каков отсюда вывод?

— Увеличение однородности механических качеств, — сказал Дубенко. — Дерево улучшили, склеивая тонкие листы при помощи вакелита, поливинилацетата и других клеев. Но для всего этого требуется выбрать определенные участки леса для заготовки авиадревесины.

— Мы заготавливаем не один миллион фестметров древесины, и это капля в океане наших возможностей, — похвалился Угрюмов, — наши леса тянутся на десять тысяч километров к востоку, на восемьсот к северу, да, примерно, на шестьсот к западу. Это вам не степи!