Закуривали каждый свое: Брянцев — толстенную крученку самосада, Шольте — немецкую сигарету, аккуратно перерезанную пополам ножничками, лежавшими тут же на столе.

Шольте клал свою, поражавшую Брянцева белизной, руку на раскрытую перед ним русскую книгу и начинал разговор.

— Вы помните, конечно, «Человека с улицы» Куприна? Я сейчас читаю этот рассказ. Потрясающе! Какой огромный талант и как дурно он применен! Да, дурно, — отвечал Шольте на вопросительный вздвиг бровей Брянцева, — очень дурно. Зачем обнажать самые темные, самые гнусные качества людей? Зачем выливать на читателя целое море грязных, зловонных помоев? Каков может быть результат? Читатель, прочтя вот такого «Человека с улицы», подумает: «Да, и во мне тоже много подобной грязи, но все-таки я не из худших, следовательно, и совершенствоваться мне не нужно»; или еще хуже: «Все кругом мерзавцы, значит и мне можно, даже нужно быть мерзавцем». Не так ли? Плохую, очень плохую услугу оказал вам, русским, ваш Гоголь, начав эту обличительную школу! Его «свиные рыла» стали образцами поведения среднего человека. Результат налицо.

Но Брянцева разговор о литературе не интересовал, и он старался перевести его на рельсы политической информации, выудить у Шольте возможно больше. Это удавалось редко. Доктор дипломатически уклонялся от прямых ответов, но если уж начинал отвечать, то говорил откровенно и прямо, не прячась за пропагандные ширмы.

— Почему вы не распускаете колхозов в занятых областях? — спрашивал Брянцев. — Неужели ваш «остминистериум» не понимает, как укрепил бы этот роспуск положение армии? Ведь партизанщина была бы разом вырвана с корнем передачей земли крестьянам-единоличникам.

— А вы думаете, что это возможно? — отвечал вопросом Шольте. — Крестьянская экономика разгромлена коллективизацией. Война довершила этот разгром. Где возьмет единоличник лошадь, инвентарь? Кто проведет размежевание? Как межевать? Надо же принять в расчет и тех, кто сейчас в красной армии и в плену. Впрочем, наш командующий фельдмаршал фон-Клейст действует в этом направлении на свой риск, разрешая общинам самим делиться, как они хотят. Временно, конечно.

— И результаты уже видны, — горячо подтверждал Брянцев. На Северном Кавказе партизаны — только засланные, чужаки. Местные крестьяне против них.

— Да, эти сведения мы имеем.

— Однако должна же существовать общая линия земельной политики в освобожденной России?

— Представьте, ее нет, — грустно качал головой Шольте. — Берлин ограничивается обещаниями расселить на вольных землях Украины миллион избыточных немецких крестьян. Он укрепляет этим себя среди бюргеров, но, конечно, не в русской среде. Мы, фронтовики, знаем, что это не решение вопроса.

— Кстати, о проектируемой вами колонизации и германизации южной России, герр доктор. Вы же хорошо знаете нашу историю, — обходил Шольте с другой стороны Брянцев.

— Поскольку я мог ее изучить, — скромно отвечал Шольте.

— Ну, так вы знаете, конечно, что германская колонизация Руси началась еще в древнее время призванием варягов и шла беспрерывно в нарастающих темпах. Ведь даже и наша национальная династия Захарьиных-Кошкиных-Романовых «вышед из прусс», не говоря уже о сплошных браках с немками в течение последних двухсот лет.

— По подсчетам наших ученых, в жилах живущих теперь Романовых русской крови лишь одна двести пятьдесят шестая часть, а двести пятьдесят пять — немецкой.

— Вероятно, это так и есть, но вместе с тем все они русские люди и по духу и даже по внешности. Похож, например, на немца Александр Третий?

— Что вы хотите этим сказать? — поднимал над очками бесцветные полукружия бровей доктор Шольте.

— Вот что: немцы непрерывным потоком вливались в русское море. Сначала северо-германские викинги, потом феодалы, далее служилая интеллигенция тех времен, ученые силы, промышленники, купцы, коммерсанты всех видов. И заметьте, это не были отбросы, отсев вашей нации. Нет. Вернее, это были лучшие ее представители, наиболее активные, смелые, работоспособные люди, — Шольте сочувственно кивал головой, — где все они теперь? Где их потомки? — оглушал его Брянцев.

— Я вас не понимаю.

— Кто теперь все эти Шульцы, Корфы, Шумахеры, Гартманы? Эти немцы-колонизаторы? Все они русские люди, герр доктор! — с торжеством хлопал по столу ладонью Брянцев. — И к тому же хорррошие русские люди, — упирал он на букву «р», — получилось обратное: не германизация, а массовое, поголовное обрусение.

— О, это совсем другое дело! Тогда в России жила государственно, социально и культурно организованная нация, а теперь ее нет. Русский народ несет в себе преобладание женского начала, а мы, немцы…

— Знаю эту теорию, — смеялся в ответ Брянцев, — но видел сотни семей, в которых женское начало шлепает туфлей по лысине мужской. У нас даже и говорят: «Под башмаком у жены». Не обижайтесь, дорогой Эрнест Теодорович. Это так, только юмористический фрагмент. Но откровенность за откровенность: я сейчас служу вам, немцам. Знаю это, но служу честно и не изменю. Почему? Потому что уверен: служа вам, через ваше посредство, служу России, этой вот самой единой, великой и неделимой, а не к северу от Курска.

— Бредни! Мечты! — пренебрежительно ронял Шольте.

— Знаю, что пришлете вы миллион, два миллиона немцев-колонистов, — не слушая его, чеканил Брянцев, — но знаю также, что через поколение у нас добавится пять-шесть миллионов хороших, полезных русских людей. Этого мужского начала. Что ж! Дай Бог! Даже если ваши фельдфебели на первых порах туговато прикрутят гайку русскому населению, даже это неплохо: будет больше порядка и меньше прольется крови. Русской крови. Но далеко не все русские обладают такою верою в свою нацию, и ее жизненную силу. Вот почему эта карта «остминистериума» с загоном России в Азию, которая меня только смешит, — других волнует и возмущает. К чему она?

Шольте, склонив голову набок, с видом превосходства посматривал на Брянцева.

— И это говорит главный редактор газеты, профессиональный пропагандист? — с некоторым сожалением даже отвечал он. — Да неужели вы не понимаете, что пропаганда всегда требует обещаний, превышающих возможности, а иногда даже и здравый смысл? Некоторая доля демагогии необходима. Наша, а в данный момент и ваша главная опора, — это бюргер, по-вашему, мещанин, кулак: крепкий крестьянин, мелкий торговец, кустарь-ремесленник, средний интеллигент. Они дают деньги, они дают солдат, они — ядро современного государства. Но этот бюргер хочет не только давать, но и получать. Это справедливо, — обвел круг своими белыми ладонями Шольте, — следовательно, мы должны обещать ему максимальную награду, увлекать и порой развлекать, лаская его самолюбие. Вот, например, — поднял он со стола немецкую газету с огромным клише на первой странице, — германский флаг на вершине Эльбруса! Не только фельдмаршал фон-Клейст, но и я и вы прекрасно понимаем, что водружение этого флага — пустяк, ничто с военной точки зрения! Это не победа. Шесть наших спортсменов совершили горный подъем, обязательный для получения вашего значка ГТО, и заняли метеорологическую станцию с тремя сотрудниками. Это подвиг? Конечно, нет. Для нас. Но бюргера это радует. Даже больше, чем прорыв укрепленной линии Сталина. Укрепленная линия для него абстракция, туманность, а здесь цветная картинка из иллюстрированного журнала. После обеда бюргер хочет пить пиво, курить сигару и почесывать себе мозги этим журналом.

— Так же как наши предки, крепостники-помещики, заставляли сенных девок чесать себе пятки на ночь.

— Хотя бы.

— Ну, дорогой доктор, они и дочесались! — раздраженно вставал Брянцев со стула.

Наутро, после такого разговора, доктор Шольте всегда становился особенно официальным и подчёркнуто замкнутым.

— Законсервированный олимпиец, — шипела ему вслед Женя.

От еще сырых по скрепам кирпичей густо валил белый пар. Печка горела ярко и весело, потрескивала, словно сама радовалась снопикам выпрыгивавших из нее золотистых искорок.